Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Я вошел в какой-то вестибюль, отдаленно напоминающий холл здания университета, куда ходил когда-то на занятия, но только с неестественно высокими потолками и просторный, каких в реальности не бывает. В центре вестибюля — большая клумба, а по всему периметру клумбы — скамейки, наподобие парковых. Но на этих скамейках невозможно было сидеть, потому что сзади рос колючий кустарник, мешавший облокотиться на спинку — колючки кололи в затылок. Что удивительно: этот вестибюль мне уже когда-то снился. Обходя просторное помещение по всему периметру клумбы, которая была засажена пышными теплолюбивыми растениями, я был очень взволнован, старался взять себя в руки и уже почти пришел в себя, как вдруг увидел Фон Ломова. Он сидел на одной из скамеек, выглядел постаревшим, изменившимся, был чем-то удручен и моему появлению даже не удивился. Мы пожали друг другу руки. Он стал расспрашивать о том о сем. Я стал взахлеб бахвалиться своими успехами. Он слушал с грустной молчаливой улыбкой. Но я видел, что в ней не было ни малейшей зависти или недоверия к моим словам. Он был искренне рад за меня! Какое было наслаждение видеть, что человек способен столь искренне радоваться твоим удачам! Редкое чувство! С каким-то необычным хладнокровием я вдруг понял, что он меня просто любит. Именно любит! Никогда это не приходило мне в голову…

Я стал расспрашивать его о жизни. Он отмахивался, что-то нехотя отвечал. Я спросил, нет ли у него детей. Он ответил, что у него двое. «Любишь?» — спросил я. «Как не любить? Это же котята!» — ответил он и показал себе за пазуху…

Когда я встал, все еще спали. Выйти можно было только в парк. Теперь сижу у окна, разглядываю синеющий рассвет и думаю о том — но эта мысль и раньше приходила мне в голову, — что если человек считает, что может что-то доказать окружающим, если он живет этой надеждой и верит в то, что однажды теми или иными поступками он заслужит их понимание, получит вознаграждение, то в этом случае его жизнь превращается в кошмар. На каждом шагу она сулит одни разочарования. В основе всего лежит, видимо, некий закон необратимости — но я даже не знаю, как это назвать. Может быть, это и есть время? Ведь наш мир устроен таким образом, что всё проходит, всё стареет и меняется быстрее, чем мы сами. Всё стирается из памяти людской гораздо быстрее, чем успевает зафиксировать себя каким-нибудь отпечатком в реальном мире. Едва успеваешь вывести на песке рисунок, как волна размывает его. Ты воображаешь, что вот наконец-то добился своего и теперь всем станет очевидно, что это именно так, а не по-другому. Ты воображаешь, что это всем доставит какую-то радость, что это принесет кому-то пользу. А мир уже ушел дальше. Всё это его давно не интересует. В результате — ни пользы, ни радости. Поэтому подлинное возвышение над своим окружением — стремление не только само по себе бездарное и мелочное, но и мнимое, неисполнимое.

Мы склонны видеть в жизни ее внешний смысл, забывая о внутреннем, сокровенном. И что самое поразительное, не хотим понять, постоянно закрываем глаза на то, что именно от внутреннего и сокровенного наша жизнь находится в многократно большей зависимости, чем от внешнего.

Бог изваял нас из такого материала, что мы даже не можем вырваться из своей формы, в которую воплощены, из той данности, которую Он нам отвел. Поэтому нам не остается ничего другого, как состояться, найти смысл существования в заданных рамках, в уже существующей форме, даже если мы понимаем, что эта форма не единственно правильная и, возможно, не самая подходящая для нас. Жить полноценной жизнью нужно там, где находишься в данный момент, в том качестве, в котором пребываешь сегодня, а не в том, в котором хотел бы оказаться. Проще говоря, если Петру такому-то когда-то выпало на долю поселиться в Гарне, он должен намотать себе на ус, что для него это обязательно и неизбежно, даже если он не может понять, почему именно.

Я должен был «осмыслить» то, что меня окружало, а не искать новое содержание на стороне. Это, конечно, не означает, что на стороне содержания нет. Это означает, что там оно предназначено для кого-то другого. Да и нельзя забывать, что всегда найдется человек, который с удовольствием променяет свое «содержание» на твое, который не откажется пожить на твоем месте.

25 ноября

Сыро и холодно. С утра занимался розами. Пришло письмо от Мари. Она пишет, что видела Фон Ломова. Он опять в Париже. Дней через десять собирается побывать у меня на юге, но должен вроде бы сам сообщить мне об этом не то через врача, не то открыткой.

5 декабря

На днях опять начал возиться с красками. Поначалу захватывает, а затем вызывает отвращение и даже угнетает. В тот день, когда мы купили в соседней деревушке гуашевых красок и бумаги, мой попечитель, тезка «Пьер», был страшно заинтригован моим хобби. Всё время ходит вокруг меня на цыпочках, носит мне бумагу и никак не может понять, с какой стати я вывожу одни квадраты.

Чтобы подшутить над ним, я начинаю растолковывать:

— Это же один из основных принципов мироустройства.