Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Хорошая погода, наподобие сегодняшней, установилась всего три дня назад. Температура не превышала днем двадцати трех градусов. Море же осталось холодным, что для конца июня не совсем обычно. Лето же вообще пришло с запозданием. Отдыхающих пока мало. Туристический сезон грозил обернуться крахом для местной розничной торговли, которая в летние месяцы нагоняла обычно упущенное за предыдущие месяцы. Многие уже сегодня жаловались на убытки. Элеонора заверила, что комаров в доме нет, что окна на ночь можно оставлять открытыми, но на всякий случай она всё же оставила во всех спальнях по пузырьку лимонной эссенции — идеальное, на ее взгляд, средство…

В шортах и в белом шерстяном свитере, Луиза молча ковыряла свежий багет и к супу не притрагивалась, чем немного сбивала с толку щепетильную Элеонору. Мари не могла не заметить, как сразу же по приезде в Сулак в лице у Луизы произошла какая-то перемена. На душе у дочери что-то развязалось. В глазах даже появился неспокойный блеск, вызванный каким-то ребяческим возбуждением, который она испытывала, по-видимому, от одного вида знакомых мест — Ланды дети полюбили с детства. Как быстро летело время. Дочь стала уже слишком взрослой, чтобы делиться своими чувствами с ними, с родителями. Мари сковывала непонятная грусть. Минутами ей даже хотелось уединиться и просто, без всякой причины поплакать…

Муж ел за двоих, пил за троих и считал себя, несомненно, главной и единственной причиной свалившейся всем на голову благодати, сводившейся к простым, как всегда, житейским радостям, которыми так просто может одарить теплый приморский вечер, чужая заботливость и собственное здравомыслие, если уметь принимать себя таким, какой ты есть на самом деле. Утопая в своих ощущениях, муж, как всегда, не замечал, что эти простые радости в ней, в Мари, вызывают совсем другие мысли и эмоции.

От вина, как и от мяса, Мари отказалась. Она ограничилась одним супом. Несмотря на застывшую полуулыбку, она выглядела разбитой. Атмосфера застолья казалась ей фальшивой. Ужинать вместе за одним столом давно не удавалось. И может быть, поэтому давно не представлялось возможности убедиться в том, что идиллическое семейное прошлое кануло в небытие безвозвратно. Отношения, объединяющие их сегодня, держались на одной привычке, с которой никому не хотелось расстаться.

Попытки мужа изображать из себя главу семейства казались Мари пошловатыми. Мгновениями Мари казалось, что дочь не может не испытывать тех же чувств к отцу, и она спохватывалась. Но даже материнский инстинкт не мог притушить в ней нараставшего раздражения. Разве на это она рассчитывала три дня назад? Разве в эту жизнь она хотела вернуться? И разве не был муж прав, когда, пытаясь притупить ее бдительность, разглагольствовал дома о том, что несчастья сближают людей сильнее, чем «телячьи радости» совместного быта или принадлежность к стаду отборных животных? Если так, если не сближали больше и несчастья, то что могло заставить их теперь жить вместе?

Муж был ей неприятен. Отталкивала его манера нести за столом несусветную чепуху, причем с самым серьезным видом. Неприятно было употребляемое им, не новое, но с какой-то новой иронией выговариваемое обращение «дорогая». Неприятно было то, как он треплет дочь за волосы, обращаясь с ней как с маленькой или как с больной. Мари коробила его жестикуляция, слишком отточенная, но вовсе не рафинированная, как ей когда-то казалось. Это была самая что ни на есть типичная пластика гомосексуалиста. Теперь она не могла этого не видеть.

Она не могла смотреть, как муж промокает губы салфеткой, как он собирает на краю своей тарелки хлебные крошки, как, заглатывая пищу, шевелит кадыком и рыбьим ртом. Благодушно теша себя уверенностью, что ему удалось обвести всех вокруг пальца, что он опять стал хозяином положения, слепо веря в то, что всё на свете происходит именно так, как это нужно ему, он оставался слеп к главному. Муж был по-своему тонок, как все, на взгляд Мари, мужеложцы, но был катастрофически неумен. Он не понимал даже того, что нить его отношений с дочерью рвется так же необратимо, как порвалась с ней самой. Мари вдруг сознавала, что могла терпеть мужа в жалкой роли, в том невзрачном виде, в каком застала его в день своего возвращения в Тулон, но совершенно не может принимать его таким, каков он есть в действительности…

В последующие дни Мари дожидалась одного — чтобы муж поскорее уехал домой. Она планировала провести на море еще несколько дней, а затем собиралась ехать не домой, а в Париж. Кому-то же нужно было расхлебывать последствия случившегося. Кроме того, Мари всерьез подумывала заняться поисками регулярного заработка. С какой-то небывалой ясностью она понимала, что для достижения намеченных целей — каких именно, она и сама пока не совсем понимала — следовало всё делать спокойно и нельзя было торопить события. И это было, пожалуй, единственным настоящим уроком, который она вынесла для себя из событий последнего времени.