Звёзды, души и облака

Татьяна Шипошина Звёзды, души и облака

повести

Предисловие

Кто такой участковый врач? Человек, который помогает нам в болезни, — что-то вроде обслуживающего персонала, в котором нуждаешься, но не придаёшь ему особого значения. Сначала болезнь мешает, а потом и тем более нет причин обращать на него особое внимание.

Но если отойти от потребительского взгляда, то вдруг окажется, что обычный участковый врач — человек, встречающийся с миром, охваченным самыми различными недомоганиями, наблюдающий самое разное отношение людей к своим болезням. И если это человек веры, он очень многое может увидеть такого, что никак не укладывается в его должностные инструкции. А если ему ещё дан дар слова — он способен рассказать нам о чём-то исключительно важном. Может быть, даже более важном, чем выбор нужной таблетки.

Татьяна Шипошина уже много лет работает участковым врачом. А еще ей дан дар слова. И то, что судьба провела и проводит её через болевые точки нашего времени, — это одновременно и дар, и суровое испытание.

В каждой из трех повестей вошедших в книгу своя внутренняя пружина, своя интрига, своя тайна спасения. Но главное — это слово ищущей души, обращенное к ищущей душе.

Таких книг сейчас поразительно мало. Такие книги сейчас нужны чрезвычайно. Нам нужно спасать свой дом, свой квартал, свою страну. А значит — спасать свою душу и помогать в этом друг другу.

Виктор Кротов

Звёзды, души и облака

«Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе Твоём наказывай меня… Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих».

Псалом 37.

повесть

ТИХО наплывает сверху кинокамера, охватывая широкую излучину на юго-западе Крымского побережья. Вот оно, ласковое лазурное море — вот она, огромная лазурная чаша, сияющая и безбрежная.

Море, на подходе к берегу, становится сначала изумрудным, потом зелёным, и завершается белой, пенистой полоской. Полоска изгибается при переходе к золоту песчаного берега — то исчезает, то появляется вновь.

В кадр попадает огромный, бездонный, синий купол неба и лёгкие, перистые облака в высоте.

Камера опускается ниже, высвечивая расположенные на берегу строения. Это детские санатории. Это прекрасные здания — с широкими крытыми верандами, с какими-то чудными растениями, с дорожками, бегущими до самого моря.

Видны кровати, стоящие на верандах. Широкие такие, высокие кровати на колесиках. Эти кровати можно легко перекатить из палаты на веранду, и обратно.

Вот мы уже и поближе к одной из веранд.

Уже видно, как вздувается лёгким и светлым парусом ширма, делящая веранду на мальчиковую и девчоночью половины. Я слышу бряцание гитарных струн, звуки нехитрой песенки… Я уже ясно вижу и слышу всё происходящее.

Вместе с кинокамерой я останавливаюсь на небольшом расстоянии. Я прекрасно различаю лица этих людей, я узнаю их. Кажется, я жду, что сейчас кто-нибудь из них повернётся ко мне и скажет:

— Не стоит, не подглядывай, это наша жизнь!

— Да, ваша. Но ведь эта часть вашей жизни давно прошла! — отвечаю я.

— Ну и что! Кто дал тебе право рассказывать о нашей жизни? Кто дал тебе право рассказывать о наших тайнах, раскрывать наши секреты?

— Никто не давал. Только смотри, вот та девчонка тебе никого не напоминает?

— Нет!

— Присмотрись хорошенько, это же я, вон там стою, с книжкой!

— Ты? Разве это ты? Как ты… изменилась…

— Постарела?

— Угу.

— А ты сам сейчас какой, не знаешь?

— А когда это — сейчас? Сейчас?

Говорят, что ничто в жизни, подвластной неизвестным для нас законам бытия… да… ничто в жизни не исчезает бесследно, всё существует вечно и где-то постоянно сохраняется. Понять это трудно, можно только принять на веру.

Как же мне правильно ответить на это — «сейчас»? Я могла бы сказать, что сейчас — это всегда. Тогда почему же мой собеседник так молод?

Ладно, я попробую по-другому. Всё, что было когда-то, остаётся в нас, где-то оседает, видоизменяется, и уж эту, прошедшую часть нашей жизни — мы никак не можем опровергнуть, изъять или вычеркнуть. Она есть, есть всегда.

Мне кажется, что наша жизнь подобна собиранию букета. Не стоит выбрасывать ничего, ибо мы не знаем, как, и не знаем, с чем, будут сочетаться в дальнейшем каждый наш цветок, каждый сучок и каждая колючка.

Честно говоря, мы и не можем ничего выбросить, разве что мы можем их по-разному поставить — и свои цветы, и свои колючки, чтобы прийти затем — к определённому конечному результату. И даже, когда, по незнанию мы не призываем Божьего имени, Бог смотрит на нас со Своей высоты и зажигает Свои искры в наших сердцах. Я снова наклоняюсь к своему собеседнику:

— Позволь мне написать о нас! Я не хочу нас очернить или обелить, я просто хочу рассказать, что мы были, и какими мы были.

— Разве это важно кому-то?