Звон монет убивает

Жила-была девочка Леночка. Любила мужа, ждала ребенка, сажала цветы, искала новый дом, зарабатывала немалые деньги, и вдруг, ни с того ни с сего – пиф-паф, застрелилась! В этом столько же смысла, как и в добровольном восхождении на эшафот.

Ее убили. Мотив на восемь тысяч евро. Кстати, почему Олег умолчал о получении денег? Ведь он знал… Но как он мог убить? Игорек клянется, что лачуга Леночки была заперта изнутри, а это аргумент.

Надо найти возможность закрытия окон снаружи. И чтоб без подозрительных следов. Почему не начать с дверей? Светиться со двора убийца не рискнет: в огороде копошилась соседка. Зато со стороны заброшенного участка путь свободен. Не случайно в доме недавно смазали оконные петли и шпингалеты.

Я вышел на балкон и закрыл на шпингалет одну из створок остекления. Затем опустился на колени, и впился взглядом в злосчастную железку.

Три минуты медитации – и я стал шпингалетом. Я открывал себя, закрывал, смазывал, протирал насухо, вертел рычажок влево и вправо, и… Ни одной новой идеей не разродился. Из меня такой же медитатор, как из пацифиста – боец спецназа.

В кухне с треском грохнулось что-то хрупкое. Стремглав нестись к месту катастрофы я счел напрасной тратой сил. Спешить уже некуда.

Я не ошибся. Две тарелки и чашка разлетелись на куски. Причиной тому бычки Плимута, которые я положил в мойку размораживаться.

Полтора часа назад, перекусив, я догрузил кипу немытых тарелок, увенчанную россыпью таких же чашек. Подперев гору посуды брикетом замороженных бычков, я предотвратил ее падение набок. Лед растаял, и Пизанская башня потеряла равновесие. Грохот стал звуковым сопровождением вылета керамики из мойки.

Очистив пол от осколков, я сварил Плимуту овсянку с бычками. Мне повезло: овсянка не пригорела, и милый котик оставил меня в живых.

Теплый душ смыл дневные заботы. В соседней квартире точная копия кремлевских курантов пробила полночь. Двенадцать ударов молотком по сонной голове послужили мне наркозом. Я заснул.

… Я измельчал до размеров спичечного коробка. Стою в мойке. Надо мной – гора посуды, подпертая брикетом мороженых бычков. Вот одна из рыбешек оттаяла и отделилась от собратьев. На нее опиралась Пизанская башня из тарелок и чашек…

С ревом рассекая воздух, тарелки и чашки одна за другой срывались с вершины горы и летели вниз. Я в ужасе карабкался по эмалированным стенкам мойки в надежде спастись, но тщетно.

Я остался жив, но попал в ловушку. Тарелка лежала вверх дном, накрыв меня. Поднять ее, чтобы выбраться, мне не хватало сил. Я скреб ногтями дно мойки, мечтая вырыть подкоп. Пальцы превратились в когти хищного зверя, но они лишь скользили по гладкой эмали, издавая мерзкий скрежет.

Дышать под тарелкой стало нечем. Последний вдох…

Я вскочил, хватая ртом воздух. Плимут уставился на меня со своего лежбища, зевнул, потянулся и, свернувшись калачиком, продолжил дрыхнуть.

На будильнике начало четвертого. Заснул в двенадцать. Для меня три часа сна в сутки – как для гепарда один хомяк в неделю. Глаза слезились так, словно добрый дядя припудрил их известью. В памяти еще плавали ужасы сна.

И тут я понял, как запереть окна снаружи, не оставив следов.

Холодный душ помог проснуться и напомнил о повышенной небритости.

Развернув кресло к окну, я вонзил взгляд в ночное небо. Едва восток посветлел, я выскочил из дому. На журнальном столике остался дымиться недопитый кофе.

*

*

Я остановился возле ветхих деревянных ворот, со двора увитых чайной розой. Соседские собачки сонным лаем дали знать, что мой приезд занесен в их журнал нарушителей утреннего спокойствия.

Секундная заминка, и замок, скрипнув, позволил мне войти в лачугу Леночки.

За сутки в доме ничего не изменилось. Те же обрывки газет на полу, тот же шорох лапок и запах мышиной братии. Разве что за ночь пауки занавесили ставни тонкой вязью ловчих сетей.

Я открыл одно из окон спальни. В тишине раннего утра я смог различить лишь слабый шорох рвущейся паутины. Сквозь распахнутое окно в комнатку ворвались остатки ночной свежести. Затхлый воздух нежилого помещения ожил, словно спящая красавица от поцелуя прекрасного принца.

Неухоженный соседский двор позади дома Леночки казался вымершим. Весь периметр заброшенного участка заполонили кусты сирени. Центр зарос травой, опаленной солнцем. Покрытая росой, она источала запах прелой соломы.

Я закрыл окошко без помощи шпингалетов. Окно не распахнулось. Створки держались в раме за счет вековых наслоений краски. Я ощупал точки контакта. Пальцы заскользили по поверхности легко.

Я поднес горящую спичку к скользкому месту на раме. Пламя облизало поверхность краски, слегка ее прикоптив. Вскоре копоть приобрела влажный блеск. От мокрого пятнышка потянулась струйка насыщенного белого дыма. Запахло погасшей свечой.

Однако ловок, нечего сказать! Натереть парафином трущиеся части окна додумается не каждый. Так в старину смазывали направляющие полозья в комодах. Скользкий парафин позволял легко выдвигать набитые добром тяжелые ящики.

Окно тщательно подготовлено к бесшумной работе. Такую возможность имел только Олег, муж Леночки.