Звук, который ты захочешь услышать

— Хорошо, хоть после дождя прохладнее стало, — облегченно сказал Иохель, выключая свет. — Дышать есть чем. Завтра пойдем куда-нибудь? У тебя выходной всё-таки.

— Слушай, давай к папе съездим, — предложила Полина. — Мне теперь даже неудобно, что я подозревала эту Светлану, глупо получилось. И Сидора не поблагодарила толком, а он целый день потратил. Ёша, ты меня поцелуй, мне легче станет. Нет, ну так бабушку целуют, причем, нелюбимую. Попробуй еще раз, как следует…

— А мы твоему папе не помешаем, если без предупреждения заявимся? — спросил Иохель, отдышавшись после многократных попыток правильно поцеловать Полину.

— Пфф, — фыркнула она, — когда это такое бывало, чтобы мой папочка был не рад любимой доченьке? Поедем, повезем им вкусностей всяких, вина, а мне на душе легче станет. И тебе тоже. Кстати, Гляуберзонас, ты, наверное, думаешь, я уже забыла, что ты меня правильно так и не поцеловал еще?

* * *

В электричку на Киевском вокзале они запрыгнули почти на ходу. Полина прошла вперед, к свободному месту, а Иохель, шедший за ней, не удержался, когда вагон тряхнуло, взмахнул рукой и выбил из рук сидящего у прохода пассажира папку. На пол посыпались листы бумаги, вперемешку рукописные и машинописные. Это он заметил, помогая собирать содержимое папки высокому седому мужчине лет шестидесяти, с красивым, хоть и немного резковатым лицом.

— Извините, пожалуйста, — сказал ему Иохель. — Неловко как-то получилось.

— Ничего страшного, — ответил тот чуть глуховатым голосом, протягивая руку.

Иохель отдал последний из упавших листов, невольно задержав взгляд на первой строчке. Оказалось, что это стихотворение, записанное красивым размашистым почерком.

— Извините еще раз, — виновато сказал он хозяину рукописи. — Я понимаю, что поступаю невежливо, но я уже прочитал первую строчку. Можно… я дочитаю до конца?

— Да, конечно, — подумав секунду, кивнул мужчина и отпустил свой край листочка

Иохель стоял и, не замечая, как Полина толкнула его в бок локтем, перечитывал в качающемся вагоне электрички: «Мело, мело по всей земле»**.

— Очень… да слов нет… шедевр просто, — пробормотал он. — Послушайте, я ведь даже не представился. Иохель Моисеевич. Моя спутница, Полина, — Иохель вспомнил, что едет не один.

— Борис Леонидович, — спокойно, никак не проявляя заинтересованности, представился пассажир, успевший сесть и сложить свои бумаги в папку.

— Вы позволите? — Иохель наклонил листок со стихотворением в сторону Полины.

Борис Леонидович равнодушно кивнул.

Полина перечитала стихотворение несколько раз, время от времени смешно шевеля губами, после чего вернула владельцу, который спокойно спрятал стихи в папку и утратил интерес к происходящему.

— Ты хоть знаешь, кто это был? — зашептала Полина, едва Борис Леонидович вышел из вагона на платформе Переделкино.

— Знаю, — спокойно ответил Иохель. — Пастернак. У меня была книга его стихов, там был портрет.

— И ты… так спокойно? — удивленно спросила Полина.

— А что, надо было броситься ему на шею и заплясать от радости? — погасил её пыл Иохель. — Ты же видела: едет человек на дачу, отдыхать. Мы и так его потревожили. А стихотворение очень хорошее. Ты стихотворение запомнила?

— Только начало, две строфы, — подумав, сказала Полина.

— Записывай, я конец запишу, потом соединим.

* * *

В понедельник встреча с Лысенко, до этого только мелькавшим на горизонте, как мираж, прошла буднично и даже немного скучно. Иохель поднялся в кабинет Презента сразу же после того, как Синицын отодвинул штору и приглашающе махнул рукой.

Секретаря в приемной Исая Израилевича не было, наверное, декан отправил ее куда-нибудь надолго, чтобы не мешала. Телефонная трубка лежала рядом с аппаратом, тихо попискивая короткими гудками.

Лысенко и Презент сидели рядом на стульях, уставившись прямо перед собой.

— Силен, Сидор. Молодец. Не трудно двоих держать было? — участливо спросил Иохель, пододвигая стул поближе к академикам. Сидя рядом друг с другом, они являли собой удивительно контрастное зрелище: открытое, располагающее к себе лицо Презента, на котором будто приклеена была добродушная улыбка и суровое, простое, лишенное даже намека на положительные эмоции лицо Лысенко.

— Да какое там двоих, — пренебрежительно ответил Синицын. — Исай, он меня как увидит, сам в транс впадает, и делать ничего не надо. А этот академик, — улыбнулся он чему-то, — не особо и сопротивлялся. Нет, Моисеич, ты подумай, вот года два назад сказал бы кто, что целых два академика меня слушать во всем будут, ни за что не поверил бы, — сдвинув свою соломенную шляпу на нос, Сидор почесал затылок.

— Не расслабляйся, еще не закончили ничего, — строгим голосом прервал его Иохель. — Сходи лучше, в приемной посмотри, чтобы не зашел кто-нибудь.

— Так кто ж зайдет? — удивился Синицын. — Я запру сейчас изнутри, да и все дела. Занимайся, тащ майор, всё спокойно.

— Ну что, Трофим Денисыч, на отдых не хочется? — участливо спросил Иохель.

— Так куда отдыхать, мне же всего пятьдесят, — спокойным ровным голосом ответил Лысенко. — Работать еще надо.