Звук паутинки

Он снял шляпу, положил её рядом с собой, пригладил рукой волосы. И вдруг я заметил, что у него необычное лицо, совсем не такое, как у Глыпы, у бабушки Сирохи, у меня. Мы за лето подсмалимся, как горшок на огне. А у него… Не то что белое, а бледно-прозрачное лицо, заострённый нос, такой же подбородок и кое-где синеватые прожилки. Казалось, он никогда не грелся на солнце.

— Сэр! — сказал человек. — Не называйте меня дядей, я не заслужил такого почтения. Обращайтесь просто: Адам. Так меня товарищи называли в институте.

— Адам? — произнёс я недоверчиво. — Вы не того… не обманываете?

— Нет, ни грамма! Моя фамилия Адаменко. Для простоты — Адам. Был на земле первый такой человек. Это же неплохо — где-то и в чём-то быть первым… А вас как зовут?..

— Лёнька.

— Не годится. Лёнька — что-то бедненько. Будешь Лендом. Капитан третьего ранга Ленд. Звучит?

— Да ну вас… Смеётесь?

— Убей меня гром, если я смеюсь. Вы же капитан этой флотилии? — И он указал на листья щавеля, которые цепочкой, как настоящие каравеллы, плыли по тихой воде и приставали к берегу.

«Всё-таки догадался, что это флотилия, — подумал я. — У взрослых всегда так: видит листок и говорит — листок. И не знает, что листок может быть чем угодно: на воде — челном, в воздухе — птицей, а на груди — орденом…. Наверное, неглупый человек этот Адам», — подумал я.

Адам подвернул по колено штанины (ноги у него в синих прожилках) и предложил:

— Давай побродим… вон там, — и кивнул на чистый подводный камень.

Потом задрал, как журавль, одну длиннющую ногу, осторожно опустил её в воду, громко при этом крякнув (а чего? Вода же тёплая), опустил вторую ногу, снова зажмурил глаза — хорошо! И я за ним побрёл на мелководье. Течение здесь сильное, прозрачная вода журчит скороговоркой.

Она быстро-быстро обтекает ноги, щекочет между пальцами, остужая разгорячённое тело.

Мы постояли немного на камне; Адам нагнулся так, словно переломился пополам, и длинным носом уткнулся в воду.

— Ленд, что это такое?

У берега торчала трухлявая, фиолетово-чёрная ветка, и её облепили такие же чёрные ракушки. Облепили густо-прегусто, целыми кучами.

— Что это? — спросил Адам.

— Ракушки, — ответил я. — Присосались к ветке и спят. Вот если взять эту ветку и бросить туда, где глубоко, все ракушки поотстанут, потому что холодно им на дне. И выползут опять на мель, на тёплую воду.

— А это что? — снова, как журавль, наклонился Адам, пристально рассматривая дно.

— Жуки-плавунцы. Глядите, не плывут, а будто прыгают. По-видимому, моторчики у них есть.

— А это что? — показал на лист лопуха, низко нависшего над водой.

— Это лягушачья хата. Присмотритесь: лист не простой, из него лягушки кошелёк для себя устроили. Вот так напополам сложили и склеили. Сейчас там икра. А как только появятся головастики, каждый проделает дырочку и — прыг! — в воду.

— Смотри, чудеса! Такому нас в институте не учили.

— А чему вас учили?

— Как сделать искусственное солнце. Чтоб сильнее настоящего светило.

— Ого! — шмыгнул я носом. — Солнце! Больше нашего?

— А разве мало тебе одного? И так загорел, как папуасик.

— Но всё же — два солнца! Одно днём, другое ночью. Гуляй себе сколько хочешь. Говорят, сделают скоро такое солнце.

— Понимаешь, Ленд, — нахмурился Адам, холодно прищурив светло-серые глаза. — Учёные делали солнце, думали, оно будет служить людям. А солнце получилось не настоящее; оно, как спичка, вспыхнет и тут же погаснет. Только спичка эта слишком большая… Землю может сжечь. Скалы, реки, небо — всё сгорит.

Я хотел представить себе тот страшный огонь. Что это за спичка, если может она поджечь сразу и землю, и небо, и море?.. Мысли мои прервал Адам.

— Э-э! — махнул он рукой. — Не надо морщить лоб. Здесь у реки просто рай, а мы с тобой спорим неизвестно о чём. Да и врачи запретили мне об этом вспоминать. Давай-ка лучше вот что сделаем! — Адам хозяйским глазом оглядел кусты осоки, илистый берег чуть пониже брода и прибавил: — Давай построим плотину. Заодно и водяную мельничку.

Мы подошли к камню. Адам велел раздеваться. И первый снял тенниску, потом брюки с ровными складками и остался в одних трусах. Мать моя родная! Какой же он белый, какой нескладный! Худой, костлявый, под синей кожей видно весь скелет — можно рёбра пересчитать. Такого белого человека, с такими длинными руками не было ещё в нашем селе!

Я тоже разделся, положил на камне одежду рядом. Мысленно себе представил: какой бы из меня клоун получился, если бы я надел его брюки? Ого, наверное, нырнул бы в штаны с головой, и ещё хватило бы, чтобы завязать их на два узла. Ростом я не вышел — это верно. Зато могу знаете чем похвастаться? Загаром! Пожалуйста, у меня, как мать говорит, спина в шоколаде, а у него? Белое, гусиное тело… Но не велика беда, поживёт у нас, загорит.

Итак, мы положили одежду и чуть пониже брода спустились к реке. Только к воде — и обратно: берег здесь топкий, ил, как чёрная квашня, ступишь ногой — и пошли булькать пузыри; чем глубже проваливаешься, тем ещё больше болотных пузырей, и они щекочут тебе колени.

Здесь не только плотинки — плохой запруды не сделаешь.