Звук снега

Гай усилием воли взял себя в руки и внимательно рассмотрел рисунок, но понять, что на нем изображено, как ни старался, не мог. Джоанна говорила, что Майлз нарисовал уже сотни «картин» и что рисование очень положительно сказывается на его внутреннем состоянии. Гай видел работу сына впервые и не понимал даже, на что смотреть. Рисунок сплошь состоял из белых и бледно розовых завитков, с вкраплениями более мелких завитушек лилового и голубого цвета и большим желтым пятном округлой формы в верхней части листа.

– Очень красиво, Майлз, – сказал Гай, надеясь, что это прозвучало как одобрение. – А что… Э… Что тут нарисовано?

– Это звук снега, – ответил Мило таким тоном, будто это все объясняло.

Гай растерянно посмотрел на сына.

– Звук снега? – переспросил он. – Я не знал, что у снега есть свой звук.

Мило хмыкнул.

– О, папа, у всего есть звук. Но… – он широко раскрыл глаза и приложил к губам пальчик, – чтобы его услышать, должно быть очень тихо, и надо вслушиваться изо всех сил.

– А не мог бы ты воспроизвести звук снега для меня? – попросил Гай. – Возможно, свистом или как-то еще.

– Глупый папа, нельзя сделать звук, его можно только представить внутри себя, а затем нарисовать это ощущение.

– Нарисовать ощущение, – повторил Гай. «Джоанна, о, Джоанна… Я явно сейчас слышу тебя».

– Да, понимаешь теперь? – радостно чирикнул Майлз. – Как вот это и вот это, – сказал он, показывая на изображенные на рисунке завитки. – А это Джоджо, – ткнул он на желтый круг, – она светится в снегу.

– У нее тоже есть звук? – спросил Гай, пытаясь ухватить логику мышления сына.

– Конечно, – сказал Мило, глядя на него как на дурачка. – Джоджо все время говорит. Сейчас она говорит только сама с собой, но скоро ей станет лучше, и она будет разговаривать и с другими людьми.

Гай улыбнулся. «Как ты, как ты, дорогой мой мальчик».

– А о рисовании она с тобой говорила? – спросил он с любопытством.

Мило на минуту задумался.

– Кажется, говорила. «Выходи из молчания». Она повторяла мне это много раз. «За пределами своего молчания ты обнаружишь много удивительных вещей. Ты услышишь, как поют звезды, Мило. У всего есть свой звук, у всего – от самой маленькой травки до большущих высоких гор». – Мальчик посмотрел на отца и мягко улыбнулся. – Вот почему надо слушать очень-очень внимательно. Тогда можно услышать внутренний звук, также как слышишь обычные звуки ушами. Иногда это похоже на песню, а иногда на… как это. – Он показал на свой рисунок.

Гай молча смотрел на сына. Переполнявшие его эмоции ошеломили и мешали говорить. Этот пятилетний малыш напомнил Гривзу о чем-то очень важном, но давно-давно забытом.

Сколько же лет прошло с тех пор, когда он сам вышел из молчания и заставил себя интересоваться материальными вещами, но забыл о существовании духовного мира?

Много. Слишком много. Способность испытывать подлинные чувства он потерял во время трагедии, произошедшей под Бургасом. Однако появилась Джоанна… и каким-то образом сумела вернуть ему эту способность. Это было так же болезненно, как возвращение чувствительности к онемевшим после ранения членам, но окончание агонии обещало необычайное спокойствие и ощущение счастья.

Проблема, однако, была в том, что агония не прекращалась. Более того, с каждым часом пребывания Джоанны в бессознательном состоянии боль усиливалась, а тревога нарастала.

Гай посмотрел на Майлза и потрепал его по шелковистым волосам.

– Красивый рисунок, – произнес он чуть хрипловатым от подступивших слез голосом. – Очень хороший. Думаю, Майлз, его следует вставить в рамку.

– Не расстраивайся, папа, – сказал мальчик, погладив его по ноге. – Джоджо проснется, и мы все вместе поедем кататься, я на своем Пампкине, а вы на больших лошадях. Поскачем быстро-быстро, как ветер.

Гай кивнул и осторожно усадил сына на колени.

Майлз провел пальчиками по его повлажневшим глазам.

– Джоджо знает, что мы любим ее. Она не оставит нас, как мама.

– Нет, – произнес с усилием Гай, – она нас не бросит.

Майлз, устраиваясь поудобнее, прильнул к его плечу.

– А мама больше никогда не придет, да?

– Да, Майлз. Она никогда не придет. Она сейчас с ангелами.

Майлз покачал головой.

– А однажды она приходила, – сказал он. – Я рассказал об этом няне Лоппит, а она за это назвала меня гадким мальчишкой и вымыла рот мылом.

– Майлз, прости меня за нее. Я ужасно ошибся, поручив ей присматривать за тобой. Не знаю, почему я ее нанял.

«Так она Лоппит, – подумал Гай. – Может, имя и понравилось – напомнило о милом лопоухом кролике»[6]. Однако, как выяснилось, с мягким пушистым созданием эта мегера не имела ничего общего.

– Няня всегда говорила, что я вру. А я не врал, папа. Но потом решил совсем молчать, потому что, когда я ей о чем-то рассказывал, она обзывала меня всякими обидными словами. Зачем говорить, если тебя все равно никто не слушает?

Гай с жалостью посмотрел на сына. Так вот почему бедный малыш не разговаривал. Боже, да ему следовало пустить себе пулю в лоб за свою ошибку с няней!

– Расскажи мне, Майлз, о том, как приходила мама. Обещаю, я поверю каждому твоему слову.