Поэзия

Сигги и Валька. Любовь и овцы
Сигги и Валька. Любовь и овцы

Это не любовный роман, это роман о любви. Книга о семи днях, которые изменили жизнь Валентины Куракиной, о неожиданной любви, когда любят не только за красивые глаза, о родстве душ, об овечках, а ещё о другой планете на планете Земля.Пролетели семь дней вроде отдыха для…Там овечки бродили траву теребя,Там планета другая, хотя и Земля,Там любовь сотворилась за песней придя.Примечания автора:Экспериментальное произведение, написанное совместно с поэтом Ольгой Гусевой на основе родства душ и общности представлений, которое мы рискнули назвать романом (плотность событий даёт право). Здесь из стихов вырастала проза, а из прозы рождались стихи. Будем искренне рады за обратную связь.Благодарим Эрика Бауэра за очаровательное изображение овечки (см. в Допах).Любите раскрашивать? В Допах вы можете найти файлы для раскраски от Эрика Бауэра (за что ему отдельная благодарность)

Елена Станиславова , Ольга Гусева

Поэзия / Проза / Роман, повесть / Современная русская и зарубежная проза
Форель раздавит лед. Мысли вслух в стихах
Форель раздавит лед. Мысли вслух в стихах

Каждому поколению выпадают свои испытания. Каждое поколение лепит свои смыслы, как умеет. Чтобы выжить, нам говорили, надо оседлать волну, но никто не скажет, чем обрушится эта волна на берег — грязной пеной или живительной влагой. В любых ситуациях надо научиться слышать в себе «человеческое», чтобы выйти из горнила событий. Как мы похожи, когда вечером, после хаоса дня, смотрим на небо, на луну, на звезды и задаемся вопросом: «Зачем?» Вселенная нам посылает знаки, надо уметь их «прочитать». Мое прочтение знаков бытия — в этой книге стихов: Я бреду в этом мраке давно, В этих слух разрывающих звуках. На душе тяжело и темно — Может, свет так рождается в муках? В моих текстах, пусть часто мрачных — поиски света. Желаю всем найти его и в себе, и в других.

Анастасия Крапивная

Поэзия / Современная русская и зарубежная проза / Городское фэнтези
Темные аллеи. Окаянные дни
Темные аллеи. Окаянные дни

Иван Алексеевич Бунин – поэт и прозаик, первый из русских писателей, удостоенный Нобелевской премии. «То, что я стал писателем, вышло как-то само собой, определилось так рано и незаметно, как это бывает только у тех, кому что-нибудь „на роду написано“», – однажды написал он о себе. И. С. Шмелев говорил о том, что через прозу Бунина раскрывается сама Россия. Революция заставила Бунина покинуть родину, но память о ней стала опорой всего его дальнейшего творчества: он начал воссоздавать навсегда утраченную Россию, ее исчезнувшую красоту в своих произведениях. По существу и цикл рассказов «Темные аллеи» – главная книга Бунина эмигрантского периода – это «восстановление мгновенного времени любви в вечном времени России, ее природы, ее застывшего в своем великолепии прошлого» (И. Н. Сухих).В настоящее издание вошел цикл «Темные аллеи», дневниковые записи 1918–1919 годов «Окаянные дни», литературные воспоминания, книга «Освобождение Толстого», а также стихотворения разных лет.

Иван Алексеевич Бунин

Биографии и Мемуары / Поэзия / Русская классическая проза
Лучше всех или завоевание Палестины. Часть 1. Бытие. Поэтическое прочтение
Лучше всех или завоевание Палестины. Часть 1. Бытие. Поэтическое прочтение

Соотнесённость поэтических достоинств Ветхого Завета с нравственным содержанием определяет его ценность как литературного памятника. Связь древнейших библейских сказаний с современностью позволяет лучше осознать опыт человеческого бытия. Выдвижение племенного Бога на роль универсального Вседержителя способствовало формированию представлений о групповой исключительности одного этноса и его главенствующей роли над всеми прочими. Узурпация права говорить за всё человечество устами представителей одной его части чревато самыми серьёзными последствиями. Этическое осуждение психологического аспекта подобной элитарности определило смысл выражения «Лучше всех». Ироническое или саркастическое изложение характеризует отношение автора к отдельным местам первоисточника.

Валерий Белов

Поэзия
Собрание сочинений. Том 1. Голоса
Собрание сочинений. Том 1. Голоса

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В первый том собрания «Голоса» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, объединенные идеей диалога – с поэтами-предшественниками и современниками, с социальными языковыми моделями и метафизическими силами. Сапгир выступает то как собеседник-оппонент, то как транслятор чужих языков, то как художник-исследователь человеческого (и нечеловеческого) многоголосья.

Генрих Вениаминович Сапгир , Д. М. Давыдов

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке
Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В третьем томе собрания «Глаза на затылке» Генрих Сапгир предстает как прямой наследник авангардной традиции, поэт, не чуждый самым смелым художественным экспериментам на границах стиха и прозы, вербального и визуального, звука и смысла.

Генрих Вениаминович Сапгир , М. Г. Павловец

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза