Постперестроечная жизнь разбросала их, крепких, выносливых и толковых мужиков, не раз смотревших в глаза опасности, продавцами по ларькам и сторожами автостоянок. Но вот он, Сафронов Михаил Глебович, позвал, и они пришли.

— Парни, — сказал он, — есть возможность заработать неплохие деньги. Работа разовая, но более-менее геологическая. Да нормальная работа, черт подери! Сейчас я вам все подробно объясню, но сначала — к столу.

Как водится между полевиками, немножко выпили, закусили. Поговорили о жизни, покурили, опять выпили. Потом Михаил Глебович перешел к делу.

— Вот что, парни, вы, наверное, знаете, что в семидесятые годы, а точнее — в семьдесят шестом, здесь, на севере Ленинградской области, — он показал район на карте, — были начаты поисковые работы на имплазивные структуры. — Все трое покивали головами, мол, знаем, знаем…

— Работали не на пустом месте — были хорошие геологические предпосылки, геофизики выделили весьма интересные аномалии. В общем, проект был интересным и обещал дать неплохие результаты. Ну, алмазы, то да се… Стратегическое сырье — сами понимаете — все сразу же максимально закрыли. С этим ясно. Дальше — смешнее. Идея проведения работ была моя, я ее несколько лет проталкивал. В Министерстве, как нищий, деньги клянчил, специалистов начал подбирать. Одним словом — пробил тему, но как только приступил к проектированию, все материалы у меня неожиданно забрали и передали в Невское объединение. Меня самого отстранили, причем весьма бестактно. Вот такой парадокс. Я — туда, сюда… ничего не понимаю. Руководство института морды прячет, избегают меня. Эти, из спецотдела, врут мне что-то невразумительное. Ну, вы же понимаете: спецотдел — это спецотдел. Темнилы все, как один. Но я все-таки вытряс из нашего институтского начальника первого отдела Иванова причину, докопался: кагэбэшники мне отвод дали. Якобы нашли темное пятно в моей биографии. То ли дядька по материнской линии в немецком плену был, то ли еще что. Разумеется — чушь собачья. Дураки, прости их, Господи. Одним словом, доблестные чекисты решили подгадить мне. Обидно… — Михаил Глебович, помолчал, закурил папиросу, пыхнул пару раз дымом и продолжил: — Думаю, не в дядьке моем дело. Видите ли, еще в студенческие годы произошел со мной некий казус. Где-то на третьем или на четвертом курсе меня вызвали в деканат, и некий товарищ, вальяжно расположившийся в кресле нашего декана, предложил мне сотрудничество. Ну, вы понимаете, какое. Стучать, постукивать… Вначале в качестве сексота, а затем и в штат обещал зачислить. Перспективы рисовал офигенные, обещал карьеру помочь мне сделать. Да, таким вот образом. Я, естественно, отказался.

— Это ж сколько лет прошло с того момента? — спросил один из товарищей Сафронова. — Неужели действительно там все фиксировали?

— Все, — уверенно кивнул лысой головой Сафронов. — Относительно своей особы я в девяносто первом все точно вынюхал. Тогда как раз разгул гласности бушевал. Ну вот я и попер в Большой дом напрямик. Записался на прием к какому-то полковнику, рассказал ему свою историю, он мне все и выложил. Папка, досье на меня у них было в архиве. Каждый штришок фиксировали и хранили. А тогда, в молодости, — продолжил Сафронов, — я и не придал особого значения этому, как мне казалось, пустяку. Ну, вербовали, ну, не получилось у них. Одним словом, припомнили мне грехи молодости и в семьдесят шестом ударили по самому больному месту. Я тогда здорово понервничал. Одно время даже из института хотел уволиться, потом успокоился. К счастью, теперь это неактуально, их время, кажется, кончилось… В общем, еще тогда, двадцать лет назад, я был отстранен от работы по теме. Ну, запреты запретами, но знания при мне остались, и иногда мои более молодые коллеги из Невского все же привлекали меня, как специалиста, для консультаций… — он помолчал, раздавил окурок папиросы в пепельнице.