Но когда братья попросили его перевести эти слова с латыни на вульгарное наречие, Эрик затруднился.

Через час святой Михаил покинул келью и вышел на прогулку в монастырский сад. Было видно, что за время пребывания в райских кущах святой успел изрядно отвыкнуть от земной жизни. Походка его была не вполне уверенной, а огромная голова раскачивалась из стороны в сторону, как у кнехта-новобранца, впервые нацепившего стальной шлем. Брат Эндрю выразил недоумение по этому поводу, и брат Мэтью развеял его следующим образом:

— Сам подумай, долбоеб, откуда в раю материальное тело? Там хоть как у элефанта башку отрасти, все равно будет похуй, ибо нематериальное невесомо.

— А отчего у него, по-вашему, голова распухла? — поинтересовался Эндрю.

— От благочестивых размышлений, вестимо, — объяснил Мэтью. — Как у всех святых. Забыл, как иконы выглядят?

Эндрю рассмеялся и сказал:

— Вот, блин, подстава. Он-то, наверное, когда размышлял благочестиво, едва ли рассчитывал, что господь его пошлет в смертный мир с заданием. А теперь, наверное, уже жалеет, что переборщил с благочестием. Помните, брат Мэтью, вы какого-то древнего философа цитировали, что все хорошо в меру? Так святой Михаил, надо полагать, был благочестив не в меру, раз башка так распухла… Ой, что это с вами, брат Мэтью?

— Заткнись, кощунник! — рявкнул на него Мэтью. — Я тебе сейчас посвятотатствую! Вот доложу отцу-настоятелю…

Эндрю состроил испуганную гримасу и перестал кощунствовать.

Святой Михаил тем временем прогуливался по саду, а монахи и послушники наблюдали за ним издали, как бы бродя туда-сюда по своим делам. Каждому хотелось побеседовать с настоящим святым, потому что после такой беседы даже если не получишь явного благословения, все равно на страшном суде зачтется, а если получишь — это, считай, пропуск в рай поимел. Но, с другой стороны, подойдешь к святому в неудачный момент, проклянет он тебя, и будешь потом сидеть, как дурак, тысячу лет в чистилище посреди скрежета зубовного… Говорят, святой Михаил, когда удалялся в келью с Черной Зайкой, громко и недвусмысленно повелел не докучать ему, и до сих пор этого распоряжения не отменил, так что надо быть совсем безбашенным отморозком, чтобы его ослушаться. Но любопытно… Ходит по саду, как человек, цветочки нюхает, вон, морковку выдернул из грядки и сожрал, рассказать кому — не поверят.

Вскоре святой Михаил утомился гулять и направился к наблюдавшим за ним монахам и послушникам. Кто-то из юных послушников всплеснул руками, завизжал и помчался прочь, как испуганный заяц. Его примеру последовали другие, и когда большеголовый святой приблизился к созерцавшим его смертным, тех осталось только двое: Мэтью и Эндрю.

— Бенедикта ко мне, — потребовал святой Михаил. — Срочно. Я буду у себя в келье.

— Благословите? — неуверенно спросил Эндрю.

Святой не удостоил его ответом, отвернулся и пошел прочь.

— Фу, пронесло, — сказал Эндрю и перекрестился. — Как он на меня зыркнул, я уж думал, проклянет. Но не проклял. Пойду, пресвятой богородице свечку поставлю.

— Сначала отцу настоятелю доложи, потом свечку, — поправил его Мэтью.

Келья, в которой разместили святого Михаила, предназначалась для самых благородных гостей аббатства. Выглядела она необычно: голые каменные стены в пятнах плесени резко контрастировали с роскошной кроватью, отделанной красным деревом и застеленной грязноватыми простынями с изящной вышивкой. Посреди кельи стояли два табурета: один с изящными гнутыми ножками и весь в резьбе, а другой — грубо сколоченный из неструганных чурок. Дело в том, что эта келья почти всегда пустовала, за всю историю аббатства только одну ночь ее занимал ныне покойный Кларк Локлир, заблудившийся на охоте и заночевавший в аббатстве. Гобелены, покрывала и прочие предметы, предназаначенные для ее убранства, хранились где-то на складе, и теперь, когда они внезапно понадобились, монахи не смогли найти почти ничего. То ли проебали, то ли спиздил кто, хер разберет. Вот поэтому келья и выглядела так странно, вовсе не из-за того, что отец настоятель отнесся к визиту святого с ненадлежащей почтительностью.

Именно с этого почтительного объяснения начал свою речь отец Бенедикт, явившись по вызову небесного начальства. Святой Михаил выслушал оправдания аббата снисходительно, и если бы не рыжая шлюха, бесстыдно хихикающая на разобранной постели, Бенедикт, наверное, успокоился бы и перестал волноваться. А так успокоиться не удавалось, Бонни, казалось, специально дразнила его, улыбалась, подмигивала и болтала в воздухе голыми ногами. Того и гляди, раскроет свой бесстыжий сосальник, да и начнет рассказывать, чем они обычно занимались на исповеди. Ей-то бояться нечего, она уже покаялась. Может, тоже покаяться на всякий случай, профилактически, как говорят ученые люди? Знать бы еще, который из святых Михаилов почтил обитель своим присутствием… Если тот, кого легионеры распяли — этот поймет и простит, а если тот, который другой, или, не дай бог, третий…