Я словно вижу, как все было. Осколки прошлого сейчас падают мне на голову. Остапов был прав, ничто не исчезает бесследно, а уж преступления — и подавно. Все постепенно становится на свои места, и картинка вырисовывается так себе. Ольга когда-то сделала ошибку, а платить за это заставила многих, и меня в том числе. Но почему я должна расплачиваться за чью-то слабость? «Грехи отцов падут на детей»? Леха был прав, старые долги предъявлены к оплате с процентами. Все сплелось в какой-то невероятный клубок, и я не знаю, как его распутать.

Старый фотограф не вмешивается в наш разговор. Он сделал для нас все, что мог, вот только...

— Скажите, а можно мне взять эту фотографию — ну, о которой мы говорили? — прошу я.

— Можно, — он грустно улыбается. — Вижу, вы попали в переделку. Если снимок вам как-то поможет, то берите. Сколько там мне осталось, а потом все это пойдет на свалку...

— Ну почему же! Разве у вас нет детей?

— Был сын, погиб, а внук.. Ему нет дела до старых фотографий. Жизнь сейчас иная, люди другие. Мы уже не смотрим в глаза друг другу, не думаем о том, порядочный рядом с тобой человек или нет. Все ориентируются на кошелек, в нем видят ценность человека. А я не люблю пустоглазых. Вот вы — не такие. А давайте я сфотографирую вас! Нет, правда! Вы очень красивая пара, и если подождете часок, то и фотографии вам сразу отдам.

Время у нас есть. Чтобы не обижать старого мастера, мы усаживаемся на продавленный диванчик, обитый красным, совершенно вытертым бархатом. Собственно, а почему бы и нет? Правда, мое лицо на фото почему-то обычно расплывается, как у лягушки, бровей и вовсе не видно, о волосах молчу, но сфотографируюсь, так и быть. Старику будет приятно.

— Может, не придется нам больше повидаться. Я уже старый, сколько мне осталось? Да я не в претензии. А вы посмотрите на снимок и скажете: фотографировал нас старик Янкин, да. И меня вспомните. А не вспомните — так снимок останется на память. Кто мы — без памяти? Вон, за окном, беспамятные бегают, вчерашний день ищут, а деньги, скажу я вам, еще не все счастье. Надо, чтобы люди тебя добрым словом вспоминали, да!

Он говорит и говорит, словно боится, что мы не станем слушать, а тем временем устанавливает свет, крутит нас в разные стороны, он похож на паучка в своей серой суконной куртке, седой и приветливый. И мне почему-то жаль его, он чем-то напоминает нашего Старика.

Через час мы покидаем ателье, и мастер сердечно прощается с нами. Мы никогда больше не увидимся, но я знаю: когда он уйдет, мир потеряет что-то важное. Может быть, часть своей доброты? И старые фотографии, любовно собранные в альбомы.

На удивление, мы с Рыжим получились отлично. Фотограф не соврал, он настоящий художник.

Он отдал нам и негатив, и несколько отличных снимков. И я впервые сама себе нравлюсь на фото, хоть я из когорты нефотогеничных. А может, я просто по-другому вижу себя, а камера права? Тогда почему камера старого фотографа увидела меня моими глазами? Или это он сам увидел во мне то, что других не интересовало? Он говорил, что фотографирует не лицо, а суть человека.

— И куда теперь? — Рыжий устал, я вижу. Да и я устала.

— У нас есть еще сутки, оплаченные в этой квартире. Давай поспим, а завтра поищем Оксану Вольскую.

— Что нам это даст?

— Не знаю, но пренебрегать такой возможностью не стоит. Пора вытащить из шкафа все до единого старые скелеты — провести генеральную уборку типа.

— А если она умерла?

— Умерла так умерла. Придумаю что-нибудь еще. Леха был прав, ничто не проходит бесследно, а преступлений в этом деле — пруд пруди. Позвони в больницу, узнай, как там Стас.

Рыжий берется за телефон, а я ныряю в душ. Черт подери, изобретение мыла — самое важное изобретение человечества, важнее, чем порох. А тому, кто придумал шампунь, я бы памятник поставила. Ну, или Нобелевскую премию дала.

— Лиза, что ты делаешь? — Все-таки Рыжий изрядный зануда. Ну разве он не слышит, как гудит фен?

— Рыбу продаю.

— Хватит валять дурака. Я дозвонился в больницу, час назад Стас пришел в себя. Надо ехать к нему, заплатить, ну и поговорить с ним, если можно.

— Я уже скоро, подожди.

Я переодеваюсь и выхожу. Чтобы снять усталость, мне иногда достаточно просто смыть с себя микробов.

— Смотри, какой туман, давай вызовем такси.

— Потихоньку доедем, в такси грязно.

Он понимает меня, мой Рыжий. Понимает, как никто другой, и мне уютно рядом с ним. Может, нам и правда стоит пожениться? Собственно, почему бы и нет? Он мне нравится. Нет, конечно, это не то, что со Стасом, но зато более спокойно и надежно. И в последнее время меня беспокоит мысль, что он найдет себе кого-нибудь. Я выцарапаю ей глаза. Так, стоп. Я что, ревную Рыжего? Похоже на то.

Вот и больница. В прошлый раз я запомнила только длинный коридор и слабеющие пальцы Стаса в моей ладони. И если он не сыграл в ящик тогда, то сделать это сейчас будет просто свинством с его стороны.

— Он в боксе, — медсестра начинает вокруг Рыжего брачный танец. — К нему нельзя, но для своих коллег сделаем исключение.

— Спасибо. Нам очень надо его увидеть.