Но прежде чем он успел ответить, к ним подошел человек с очень широкой, мощной грудью, необычайно сильный на вид. Лицо у него было примечательное: большой острый нос и маленькие, очень яркие, умные глаза. С ним под руку, опираясь на нее – из-за необходимости физической поддержки, но также явно из чувства собственничества, – шла женщина старше мужчины лет на двадцать. Сходство лица, особенно глаз и лба, сразу позволяло понять, что она приходится мужчине матерью.

– Бабушка, – приветствовал подошедших О’Нил и улыбнулся еще шире. – Как вам понравилась музыка? Могу я вам представить… – и замялся, поняв, что ему неизвестно полное имя Шарлотты. Он преодолел неловкость момента, взглянув на Клио и представив ее в первую очередь. Все прошло так естественно, что если Ада Харримор и заметила нечто странное, то совершенно не подала виду.

– Здравствуйте, мисс Фарбер, – она благосклонно кивнула головой, сохраняя при этом равнодушное выражение лица. – Здравствуйте, мисс Питт, – обратилась она к Шарлотте, так как Клио второпях назвала ее настоящую фамилию. Шарлотта не стала ее поправлять, в другом случае она бы немедленно это сделала. Сейчас, однако, надо было избежать любой возможности ассоциировать ее с Томасом.

– Здравствуйте, миссис Харримор, – ответила Шарлотта, с любопытством глядя на старую даму.

У той также была необычная внешность, свидетельствующая о сильном характере и в то же время – о знании того, что такое страх, и о тайном стремлении скрыть его и тщетности этого стремления. Она обладала железной волей; в то же время в глазах ее сквозило беспокойство. Она постоянно поглядывала на сына словно для того, чтобы заручиться его поддержкой. Все это было очень странно.

– Я получила такое наслаждение от музыки, – вернулась к действительности Шарлотта. – Не правда ли, пианист великолепно играл?

– Да, он очень одарен, – снизошла до согласия Ада, и между бровями у нее залегла едва заметная складка. – Многие из них подвизаются на этом поприще.

Шарлотта растерялась.

– Извините, многие из кого, миссис Харримор?

– Евреев, конечно, – ответила Ада, еще больше хмурясь и пристально разглядывая Шарлотту, ее выразительное лицо с превосходной смуглой кожей и волосы, блестящие, словно отполированное каштановое дерево. – Хотя я и не думаю, что это какая-то их отличительная черта, – добавила она весьма непоследовательно.

Однако Шарлотта усмотрела в ее словах недостаточное знание истории.

– Да, может быть. Но разве в прошлом мы не лишали их возможности заниматься чем-либо кроме медицины и искусства?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «лишали»? – резко ответила Ада. – Вы что, позволили бы евреям заниматься чем угодно? Достаточно и того, что они присутствуют во всей финансовой деятельности страны и, смею полагать, Империи, чтобы допускать их в другие сферы. Хорошо известно, что они делают в Европе.

Девлин О’Нил слегка улыбнулся, сначала Аде, потом тестю. Он стоял очень близко к жене.

– Они ведут себя так же, как ирландцы, правда? – спросил он жизнерадостно. – Мы впустили их, чтобы те построили железные дороги, а они взяли и распространились по всей Англии. Теперь приходится встречаться кое с кем из них даже в обществе. И в политику они проникли, держу пари.

– Но это не одно и то же, – ответил Проспер Харримор без малейшей искры ответного юмора. – Ирландцы такие же, как мы, мой дорогой мальчик, ты сам прекрасно об этом знаешь.

– О, разумеется, – согласился О’Нил, обнимая жену. – Потому что некоторые из них – это мы сами. Разве не был герцог Веллингтон ирландцем?

– Он был ирландцем английского происхождения, – поправил его Проспер, и на этот раз на его тонких губах появилась тень усмешки. – Как ты, например. Но это совсем другое дело, Девлин.

– Да уж, он, конечно, не был евреем. Он был очень хорошего, самого благородного происхождения. Один из величайших наших лидеров. Не будь его, все сейчас говорили бы по-французски, – заметила Ада и вздрогнула, – и ели бы разные пакости вроде червей и улиток и бог знает чего еще, и у нас царили бы парижские нравы. А то, что сейчас там происходит, – об этом в приличном обществе и сказать нельзя.

Шарлотта так и не поняла, что заставило ее возразить, – разве лишь желание пробить заслон тщательно соблюдаемых хороших манер и вызвать более искренние эмоции.

– Да, но мистер Дизраэли был евреем, – ответила она, очень четко выговаривая слова в наступившей тишине. – И он был одним из самых лучших наших премьер-министров. Без него нам, чтобы добраться до Индии или Китая, пришлось бы огибать Африку, не говоря о том, что было бы очень трудно доставлять в Англию чай. И опиум.

– Прошу прощения. – Брови Ады взлетели вверх от крайнего изумления; даже О’Нил, казалось, удивился.

– Ах! – Шарлотта быстро взяла себя в руки. – Я просто подумала о различных лекарствах для облегчения боли, о лечении некоторых недугов с помощью опиума, для чего мы очень решительно и эффективно воевали с Китаем.

Кэтлин держалась вежливо, но несколько смущенно.