— Знаю, знаю, он может показаться легкомысленным, но что ж поделаешь — я не люблю святых, если, конечно, не считать Лагардера. Этот чудовищный маленький маркиз нейдет у меня из головы.

Аврора взяла подругу за руку и улыбнулась.

— Сестричка, — сказала она, — твое сердечко гораздо лучше твоих речей. Но откуда у тебя вдруг эта аристократическая высокомерность?

Донья Крус прикусила губку.

— Похоже, ты не веришь в мое благородное происхождение? — тихо сказала она.

— Мадемуазель де Невер — это я, — спокойно ответила Аврора.

Цыганка вытаращила глаза.

— Тебе об этом сказала Лагардер? — спросила она, даже не думая возражать.

Честолюбивой она и впрямь не была.

— Нет, — ответила Аврора, — и это, пожалуй, единственное, в чем я могу его упрекнуть. Скажи он мне…

— Но откуда ж ты знаешь? — спросила донья Крус.

— Ниоткуда, знаю и все. Со вчерашнего дня многие события, происходившие в моей жизни начиная с самого детства, предстали передо мною в новом свете. Я вспоминала, сравнивала, и картина сложилась сама собой. Ребенок, спавший во рву замка Келюс в то время, когда убивали его отца, — это была я. До сих пор мне вспоминается взгляд моего друга, когда мы посетили это мрачное место! Разве мой друг не велел мне поцеловать мраморную статую на надгробии де Неверов на кладбище Сен-Маглуар? И Гонзаго, чье имя преследует меня с детства и который теперь готов нанести мне последний удар, разве он не женат на вдове де Невера?

— Но он же хотел возвратить меня моей матери! — перебила цыганка.

— Милая Флор, мы не сможем объяснить всего, в этом я уверена. Мы с тобою еще дети, и Господь сохранил наши сердца в чистоте — разве мы можем постичь всю глубину человеческой злобы? Да и к чему? Я не знаю, что собирался сделать с тобою Гонзаго, но ты была послушным орудием у него в руках. Я поняла это со вчерашнего дня, а ты, я уверена, поняла теперь.

— Верно, — прошептала донья Крус, прикрыв глаза и нахмурившись.

— Только вчера, — продолжала Аврора, — Анри признался, что любит меня.

— Только вчера? — в изумлении переспросила цыганка.

— Но почему же? — говорила Аврора. — Выходит, между нами было какое-то препятствие? И что это было, если не щепетильность и недоверчивость самого честного и преданного человека на свете? Только мое высокое происхождение и громадное наследство держали его от меня на расстоянии.

Донья Крус улыбнулась. Аврора посмотрела ей в глаза с выражением неприступной гордости на прелестном лице.

— Неужто я должна раскаиваться в том, что поговорила с тобой начистоту? — прошептала она.

— Да не ворчи ты, — отозвалась цыганка, обнимая подругу. — Я улыбнулась, так как подумала, что ни за что не догадалась бы, какое это препятствие. Я ведь не принцесса.

— Господу было угодно, чтобы я была принцессой! — со слезами на глазах вскричала Аврора. — У благородных по рождению людей свои радости и страдания. Мне в мои двадцать лет благородство ничего не принесло перед смертью, кроме слез.

Девушка ласково прикрыла ладонью рот подруги, которая хотела что-то возразить, и продолжала:

— Я спокойна. Я верю в милость Господа, который подвергает нас испытаниям только на этом свете. Я говорю о смерти, но не бойся — я не стремлюсь приблизить свой смертный час. Самоубийство — неискупимый грех, который закрывает перед нами небесные врата. Если я не попаду на небо, где же я буду ждать Господа? Нет, о моей гибели должны позаботиться другие. И это не догадка, я просто знаю.

Донья Крус побледнела.

— Что ты знаешь? — спросила он.

— Сейчас я была здесь одна, — медленно заговорила Аврора, — и раздумывала о том, что только что тебе поведала, Да и о многом другом. Доказательств более чем достаточно. Меня ^похитили вчера, потому что я — мадемуазель де Невер; по той же причине принцесса Гонзаго так яро преследует моего друга Анри. И ты знаешь, Флор, эта последняя мысль начисто лишила меня мужества. Оказаться между ним и собственной матерью, двумя врагами — это для меня как нож острый. Неужто наступит час, когда мне придется выбирать? как знать… Я еще не ведала имени своего отца, но его душа у меня уже была. Впервые передо мною встало понятие долга, и голос его, голос долга, зазвучал во мне так же повелительно, как голос самого счастья. Вчера еще на земле не было ничего, что сумело бы разлучить меня с Анри, а сегодня…

— Сегодня? — переспросила донья Крус, увидев, что девушка умолкла.

Аврора отвернулась от нее и вытерла слезинку. Донья Крус с волнением вглядывалась в подругу. Цыганка легко и без сожалений рассталась с ослепительными иллюзиями, посеянными Гонзаго в ее душе. Она была словно просыпающийся ребенок, который еще улыбается красивому сну.

— Крошка моя, — продолжала она, — ты — Аврора де Невер, я верю. Немного найдется герцогинь, у которых есть дочери вроде тебя. Но ты только что произнесла слова, которые заставили меня встревожиться и даже испугаться.

— Какие слова? — спросила Аврора.

— Ты сказала: «О моей гибели должны позаботиться другие».