Стекла гостиной задребезжали от оваций.

— Он преподаст нам урок обходительности! — воскликнул кто-то. — «Искусство нравиться», сочинение Эзопа Второго, или Ионы!

— Да у него в кармане пояс Венеры!

— Игры, смех, прелесть и стрелы Купидона!

— Браво, горбун! Ты великолепен!

Эзоп отвесил общий поклон и, улыбаясь, продолжал:

— Пусть приведут мою молодую супругу, и я вылезу вон из кожи, чтобы развлечь компанию!

— Я сделаю так, чтобы тебя пригласили в Оперу! — воскликнула в восторге Нивель. — Там как раз не хватает рыжих париков!

— Супругу горбуна! — завопили господа. — Привести сюда супругу горбуна!

В этот миг дверь в будуар распахнулась. Гонзаго потребовал, чтобы все замолчали. На пороге появилась донья Крус, которая ласково поддерживала бледную как смерть и трепещущую Аврору. Сзади следовал господин де Пероль.

При виде Авроры весельчаки восхищенно зашушукались. Они сразу позабыли, что собирались всласть порезвиться. Даже горбун ни в ком не нашел поддержки, когда поднес к глазам лорнет и цинично проговорил:

— А жена у меня красотка, черт побери!

В глубине этих скорее зачерствевших, чем погибших сердец шевельнулось сострадание. Даже дамы на какую-то секунду ощутили жалость — столь глубокая печаль и мягкая покорность были написаны на лице девушки. Гонзаго оглядел свою армию и нахмурился. Проклятые души — Таранн, Монтобер и Альбре, — устыдившись своих чувств, вскричали:

— Ну и повезло же этому чертову горбуну!

Такого же мнения придерживался и брат Галунье, который только что вернулся в сопровождении своего благородного друга Плюмажа. Однако зависть, едва возникнув, уступила у обоих место изумлению, поскольку друзья сразу узнали двух девушек с Певческой улицы: ту, которую гасконец видел в объятиях Лагардера в Барселоне, и ту, которую брат Галунье видел в объятиях Лагардера в Брюсселе.

Оба были не в курсе разыгрываемой комедии, все происходящее оставалось для них загадкой, однако друзья ощущали, что должно случиться нечто необычное. Они подтолкнули друг друга локтями. Взгляд, которым они обменялись, говорил: «Внимание!» Им не нужно было пробовать, застрянут в ножнах их шпаги или нет. Горбун взглянул на Плюмажа, и гасконец ответил чуть заметным кивком.

— Малыш хочет знать, — проворчал он, обращаясь к Галунье, — доставлена ли его писулька, но ведь нам было недалеко.

Донья Крус повсюду искала взглядом Шаверни.

— Кажется, принц изменил намерения, — прошептала она на ухо подруге, — Шаверни нигде не видно.

Аврора так и стояла, не поднимая глаз. Она лишь печально покачала головой. По-видимому, никакого снисхождения она не ожидала. Когда к ней повернулся Гонзаго, донья Крус взяла девушку за руку и заставила сделать несколько шагов вперед. Гонзаго был крайне бледен, хотя и пытался изобразить на лице улыбку. Пытаясь принять развязную позу, горбун уперся одной рукой в бедро, а другой с видом победителя теребил жабо. Донья Крус встретилась с ним глазами. Она изо всех сил пыталась задать ему немой вопрос, но Эзоп оставался невозмутим.

— Милое дитя, — начал Гонзаго слегка изменившимся голосом, — мадемуазель де Невер сообщила, чего мы от вас ждем?

Не поднимая глаз, но высоко держа голову, Аврора твердо ответила:

— Мадемуазель де Невер — это я.

Горбун вздрогнул так сильно, что его волнение было замечено, несмотря даже на всеобщее замешательство.

— Силы небесные! — мгновенно овладев собой, вскричал он. — Выходит, моя будущая жена из хорошего дома!

— Его жена?.. — повторила донья Крус.

В гостиной зашептались. Услышав слова Авроры, женщины почувствовали к ней злобную недоброжелательность, какую они только что высказывали по отношению к цыганке. Этому чистому и прелестному в своей гордости лицу имя де Невера шло как нельзя лучше.

Гонзаго повернулся к донье Крус и гневно бросил:

— Это вы внушили столь чудовищную ложь несчастному ребенку?

— Ах, вот оно что, — разочарованно протянул горбун, — так, значит, это ложь?

Кое-кто захихикал, однако настроение в зале стояло невеселое. Пероль был мрачен, словно церковный сторож в трауре.

— Нет, не я, — ответила донья Крус, не слишком напуганная гневом принца. — А вдруг это правда?

Гонзаго презрительно пожал плечами.

— А где маркиз де Шаверни? — не унималась цыганка. — И что означают слова этого человека?

Она указала на горбуна, который среди приспешников принца выглядел весьма недурно.

— Мадемуазель де Невер, — ответил Гонзаго, — ваша роль во всем этом окончена. Если вы настроены отказаться от своих прав, то здесь, слава Богу, есть я, который будет их защищать. Я ваш опекун, а все, кого вы здесь видите, входят в состав семейного суда, который собирался вчера у меня в доме; тут представлена большая его часть. Если бы я прислушивался к чужим мнениям, то, возможно, был бы не так снисходителен к дерзкому обману, но я решил следовать велениям своего доброго сердца и привычной мне умеренности. Я не желаю придавать трагический оттенок тому, что принадлежит к области комедии.