— Башкиров, — сказала она совсем тихо, придвинулась к нему на постели и коснулась рукой его руки, той, что цепко держала револьвер. — А у тебя… в жизни… была любовь? Любил ли ты женщину, Башкиров? Или ты только ненавидел? Убивал?.. Только… мстил?.. скажи…

В его глазах появился ледяной синий блеск. Ей показалось — она напоролась грудью на айсберг.

— Запрещенных вопросов не задавать! — Его резкий внезапный крик оглушил ее, заставил согнуться, спрятать лицо в ладони. — Спрашиваешь! О любви меня, бандита, спрашивает прожженная шлюха!

Она прямо, не мигая, широко раскрытыми глазами, посветлевшими от напряженья, от усилья заставить слушать себя — карие радужки позолотели, высветились изнутри солнечной искрой — смотрела ему в лицо. Ее рука, положенная ему на руку, не дрожала. Мелко затряслась другая рука — лежащая со спокойствием ленивого изящества на альковном роскошном одеяле.

В рюмке отсвечивала медовым топазом капля коньяка.

Спрашивай его. Спрашивай. Не затягивай молчанья.

— Ты человек, Башкиров. Ты мужик. И я не бесчувственная. — Тень улыбки тронула ее побледневшие губы. — Я кое-что понимаю. Поняла… еще в тот раз, когда ты пришел ко мне… набросился на меня. Но ты… не зверь. — Она резко вдохнула и выдохнула. — Ты… любишь меня?..

Дуло черно глядело на нее острым пустым зрачком.

Она глядела в глаза Башкирову.

Солжет?! Насмеется?!

— Ты… спрашиваешь так прямо, — его голос внезапно упал до шепота, до хрипа. — Ты ждешь от меня признанья. Все женщины жестокие. Им сладко глядеть, как мужчина страдает. Я не страдалец. Ты не увидишь перед собой хлюпика. Ты не разжалобишь…

— Я и не собираюсь! — Она вскочила на кровати, выпрямилась во весь рост, глядела на него сверху вниз. Он приподнял револьвер, ни на миг не выпуская ее из поля зренья черного дула. — Стреляй, Башкиров! Ты все равно трус, хоть ты и бандит. Ты не выстрелишь!

— И эту хитрость я тоже разгадал. — Из-под бобрика его волос поползли мелкие струйки пота. Свободной рукой он взял рюмку со столика, допил коньяк. — Тебе не удастся умереть так быстро. Сперва я потешусь твоим страхом. Я заставлю тебя… бояться. Ты будешь просить у меня милости. Ползти ко мне на пузе. Клянусь, это лучше…

Он не договорил. Она дернулась, сделала незаметный выпад, ударила его в руку ногой. Револьвер вылетел из его кулака катапультой, полетел в угол, попал в старую китайскую вазу, расписанную пионами и хризантемами. Осколки посыпались в разные стороны, на пол, брызнули в распахнутое окно. Эпоха Тан, много сотен лет назад. Великий поэт держал ее в руках. Прекрасные женщины плакали, ставя в нее цветы, подаренные знатными возлюбленными. Она заплатила за нее сотни тысяч юаней. А теперь она разбила ее.

Башкиров вскочил, рухнул на пол, пытаясь достать рукой черную лягушку револьвера. Лесико одним прыжком опередила его, наступила на револьвер ногой. Башкиров схватил ее за щиколотку, пытаясь повалить. Она наклонилась над ним и обеими руками с силой, оскалив зубы, нажала ему на шею, за ушами, там, где проходили сонные артерии. Он выпустил ее лодыжку и заорал от боли. Она ринулась к окну — выпрыгнуть. Только бы не сломать ногу, руку. Тогда она не сможет долго выходить на сцену. Жермон заплатит неустойки. Это катастрофа. Он понял ее нехитрый маневр, сделал рывок вперед всем телом, привскочил с пола, раскинул руки, заслоняя окно облаченным в шикарный костюм торсом.

— Не уйдешь!

Они оба глядели на валявшийся в углу револьвер.

— Ну, кто скорее, каратистка Фудзивара?!

Он оттолкнул ее рукой от себя. Она не удержалась на ногах, повалилась в кресло, на сваленные в груду платья и капоты. Он, припав на колено, схватил смит-вессон и снова направил на нее. Улыбка прорезала его лицо зловещей кинжальной сталью. Усики предательски дрожали.

— Я понял, — кинул он сквозь зубы, задыхаясь, — что я имею дело с опытным противником. Мне надо было держать ушки на макушке. Я сплоховал. Но я поправил ошибку. Второй раз не ошибусь. Как на Зимней Войне: саперы ошибаются только один раз. К стенке!

Его дикий ор подбросил ее с кресла. Она схватила пустую коньячную бутыль и со всего размаху швырнула ему в голову. Не попала — он уклонился от броска, бутылка пролетела мимо, ударилась о стену, разлетелась вдребезги.

— Что-то слишком много мы бьем перед смертью посуды, дорогая. Как при семейном скандале. А говорят, посуда бьется к счастью. — Он, крутанув револьвер в кулаке, не двинувшись с места, прицелился точно, для выстрела без промаха. — Не удается мне тебя помучить. А хотел бы. Вы уходите из жизни в расцвете лет, госпожа Фудзивара. О вашей смерти завтра напишут все шан-хайские газеты. Вы станете знаменитой… пардон, еще знаменитее, чем были до сих пор. Вы не хотите покрестить лоб?!.. по-нашему, по-православному…

Он вытянул руку, прищурил глаз. Приоткрыл рот, как бы в старанье; сверкнули холодно под усами зубы.

— Погоди! — крикнула она. — Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобою…

Сейчас он выстрелит. Сейчас.