Проходные дворы и метельная хмарь.
Рельсы страшно остры, и машинная гарь.

А за темью двора — хвост павлиний реклам,

Небеса, как дыра, да расстрелянный храм.

Пробежал проходным… Блеск ты, уличный гул!

Из цигарки Он дым жадно так потянул.

И внезапно — из тьмы — по шубейке — коса.

А вокруг — ночь, дымы, голоса, голоса…

«Ты куда?» — «Я — домой.

Детям я — молоко…»
«Посиди миг со мной.
Это — просто, легко».

«Ты рехнулся! Ты пьян…»

Папироса — во снег.
«Каждый лоб — осиян.
Каждый зверь — человек.»

«Ну, мужик, ты даешь!..

так присядем — давай?..»
В сумке — клады: и нож,
И тугой каравай.

И под снежной тоской,

Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят — всей душой.

Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.

Говорят, говорят и едят теплый хлеб,

Поправляет Ему снеговой воротник:

«А тебе бы жену, одинокий мужик!..»
И глазами блестит: я, мол, тоже одна…
И реклама горит в высоте, ледяна.

Это двое чужих, это двое родных:

Умоталась невеста, печален жених —
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, — пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою —
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
быстротечна Любовь.

НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ.