Бутылка и ржаной кусок, и радугой — щека селедки…
И бьется снеговой песок о крышу, как о днище лодки.
На расстоянии руки — предателя не замечаешь.
И молча пьют ученики. И молча Солнце излучаешь.
И кто-то голову на стол роняет тяжело и грубо,
И кто-то окунул в рассол псалом бормочущие губы,
А Ты — сидишь один меж них, меж собутыльников поганых —
На всех метелях мировых, на ярославских всех буранах:
Пускай они едят и пьют! Пусть распинают, бьют и гонят!

Любовь — вовеки не убьют.

… И ненависть — не похоронят.

И молча зелень Ты берешь, кладешь на черствую горбушку…

А кто-то — в полудреме нож сует под мятую подушку,
А кто-то — бороду в вино, трясясь от смеха, окунает
И всем известные давно срамные песни — распевает…
И Ты рукой подъятой стол — лучами пальцев! — озаряешь,
Набычился ржаной, как вол, и дышит мощными ноздрями,
Пятнит газету рыбий жир, стакан граненый воздух режет —
Вот он, возлюбленный Твой мир! А тьма — за горизонтом брезжит…
Бери же, пей, кусай его, все обнимай, любя и плача —
И всех пирушек торжество, и девочки живот горячий,
И все соленые грибы во деревнях, убитых нами,
И все военные гробы с запаянными именами —
Бери! Люби! Ведь завтра Крест.
Тебя поднимут над землею.
И оглядишь поля окрест, в морозе — небо голубое.
И тучи с Запада идут, беременны снегами снова,
И кровь чернеет, как мазут, в ногах обрыва ледяного,
И Ты раскинул два крыла, хрипя предсмертным ледоходом,
И под ребро Тебе вошла копьем — чудесная свобода,
Свобода — быть, свобода — петь,
Свобода — смерть любить, как чудо,
Свобода — по ветру лететь
Над горько плачущим Иудой.

2.