Лёха с заметным трудом осваивался в этой новой реальности, она во многом сильно отличалась от строгого распорядка и относительной свободы лагеря. Он привыкал, конечно, таков уж человек – нужда заставит он и в коробке из-под телевизора жить научится. Но дело двигалось медленно, с трудом. На работу тут не гоняли, строгого расписания отбоев и подъёмов не было. Хотя свет, выключали и включали в одно и тоже время, но по просьбе пахана, это дело могли отложить на любой требуемый срок. Так было везде в тюрьмах? Лёха не знал, он видел только одну, ту, в которой оказался сейчас. Но иногда, в разговорах соседей по камере, он слышал истории о других порядках, в других зонах и тюрьмах. Как оказалось, во многом, между разными тюрьмами, есть существенные различия. И не только в мелких деталях быта или режима содержания. Например, бывали зоны и тюрьмы, двух «цветов» - чёрные и красные. В первых всё контролировали воры в законе. Во вторых воров не было вовсе, либо они жили очень тихо, не претендуя на право насаждать свой «настоящий» закон, либо становились «суками», людьми, чьи жизни полностью оказывались, подчинены воле и прихотям тюремной администрации. Ещё существовали зоны совершенно особые – отмороженные, где закона - «понятий», не было вообще, где безраздельно правил «беспредел». О таких тюрьмах и зонах, его сокамерники говорили с глубоким отвращением. Там правил закон силы – кто сильнее, тот и прав, тот и ставит свои понятия о жизни в тюрьме, в ранг закона. Зоны такого типа, как следовало из разговоров сокамерников, вроде как, остались в прошлом, просто о них ещё хорошо помнили - не так давно они были реальностью, а теперь вот стали тёмным прошлым. Правда, тут Лёха не совсем понял, возможно, эти разговоры о беспредельных тюрьмах и зонах, касались не прошлого всей системы тюрем и зон страны в целом, возможно, речь шла о прошлом конкретного человека, которому довелось побывать в таких местах. В общем, не совсем там ясно, а переспрашивать Лёха не собирался. Не такой важной представлялась ему эта подозрительная тема. Он в разговорах своих соседей по-прежнему старался не участвовать или ограничиваться необходимым количеством слов и предложений. Когда возникала необходимость, он задавал вопросы, вступал в дискуссию, но тщательно подбирая слова и не выпадая за рамки тех речевых оборотов, в значении которых был совершенно уверен. Как и прежде, в лагере, он больше слушал и чаще молчал. Так оно для здоровья гораздо полезней. Однако сокамерников эта манера поведения, удивляла и, почему-то, в большей степени, забавляла.
Как-то, за игрой в карты, Мага пристально посмотрел на него и вдруг сказал.
-Ты как-то совсем буквально советы Симона принял Малой. Даже призраки поразговорчивее будут. Ты ж не первый день уже срок мотаешь, а всё молчишь и молчишь.
Лёха в ответ пожал плечами. Пару секунд стояла тишина, на лице Маги появилась слабая улыбка, быстро растянувшаяся до ушей, а затем он рассмеялся – звонко, весело. Похохотали с ним и остальные. Народ откровенно забавлялся над упорным нежеланием Малого говорить больше, чем это было необходимо.
Наконец, Мага хлопнул его по плечу и произнёс.
-Нормально, всё правильно парень. Чаще молчишь, меньше шансов, ляпнуть что-то не то. Ты главное не переусердствуй. А то свихнуться-то тут легко, с башкой на плечах остаться трудно, а свихнуться это раз плюнуть. А свихнутого в хате держать никто не станет. – Мага сверкнул глазами, и его улыбка стала походить на оскал того волка из леса. – Понимаешь Малой?
-Да, понимаю. – Ответил Лёха – похожий разговор у него уже был, там, в лагере.
И похожий случай наблюдать ему тоже доводилось.
Он заверил народ, что если начнёт сходить с ума, то сразу же об этом предупредит – начав разговаривать со столом о превратностях нелёгкой арестантской судьбы и здороваясь за руку с потолочной лампой. С минуту народ, хлопал глазами, а потом последовал новый взрыв смеха.
Лёха снова взял карты, игра «на интерес», то есть, без каких-либо последствий для игроков, продолжилась, на чуть более весёлой ноте…
Случай тот, что мелькнул сейчас перед глазами, в виде призрачного, полузабытого воспоминания – это было примерно за месяц до инцидента с Буббой. На зону пришёл новый этап, совсем маленький, всего человек десять. К ним в барак попал только один человек с этапа – ни этап, а не пойми что. То был кряжистый мужик, лет тридцати. На вид суровый такой парень, со стальным стержнем в душе. Казалось, кремень мужик, ничем его не перешибёшь. Молчал всё время, хмурился, вроде никак не менялся со временем, тревожных звоночков не возникало, мужик оставался таким же, каким был в свой первый день в лагере.
А в один из дней, вернувшись с работы, вдруг встал он посреди барака и начал громко хохотать - до слёз. Барак притих, а он всё смеётся, слёзы стирает и снова смеётся. Худой подошёл со спины, тронул его за плечо. Мужик взвыл как испуганная собака и начал бегать по бараку, с воем отпрыгивая и от людей и от мебели и от ещё чего-то, что видел только он один.