0f38d74c480a4cc3f66ad4d0dc7c05fe

— Нет, юная леди, вы останетесь с нами, — возразил Хичоль, забирая из рук девушки папку. Ханген передвинул свободный стул от соседнего столика и заставил Настю опуститься на него. — Мне не нравится, что Чанмин подсылает переговорщиков, а сам на связь выходить не желает…

— Он меня не подсылал, я сама пришла, — сообщила Настя. — Я для этого негодяя очень много сделала, а он меня обидел.

— Это он может, — решил Донхэ. — Беспринципный засранец.

Хичоль открыл папку и стал бегло просматривать вложенные в нее листы. Постепенно его снисходительная усмешка таяла, и выражение лица из безмятежного превращалось в недоумевающее.

— Я иду в свою квартиру, — неожиданно сухо бросил Хичоль, захлопывая папку и поднимаясь со стула. — Ханген, веди эту девицу за мной, мне нужны объяснения. Мальчики, расплатитесь за ужин.

— Он на тебя посмотрел, вот ты кредитку и доставай, — шепнул Донхэ своему брату.

— Но ты больше сожрал, так что сам плати, — ответил Хёкдже.

В полночь Хичоль стоял на мосту Альма и по очереди сбрасывал в Сену листы из принесенной папки. Они воспламенялись, едва он доставал их, и, горящие, летели в темную воду. На лице вампира играла жестокая усмешка, а его глаза излучали жгучую ненависть.

Когда осталась одна распечатанная фотография, Хичоль бросил в реку папку, а снимок убрал во внутренний карман пиджака.

— Артист, значит… — произнес он вкрадчиво. — Певец…

На фото был тот самый Ким Хичоль, который в этот момент подтрунивал над монахом и отбивался от приставаний оборотня на борту самолета, несущегося в Мехико.

====== Глава 15 ======

Мехико — огромный, шумный и далеко не самый чистый в мире город — встретил гостей непривычной для многих из них суматохой. К Юно пристали уже на выходе из аэропорта — его попытался обворовать индейский парнишка лет двадцати. Герцог Кентерберийский, уставший от долгого перелета и трепа бодрствующего Хичоля, вышел из себя и едва не превратился в волка, но вовремя спохватился и напугал воришку до полусмерти одним только звериным рычанием. Индеец, видно, решил, что это — какое-нибудь божество, и, прежде чем удрать восвояси, кинул к ногам оборотня все наворованное за день, в том числе — у других людей.

— Не смей прикасаться к чужим вещам, — предостерег его Кюхён. У монаха слипались веки: в самолете он все время косился на соседей, пресекая «непозволительное» поведение обоих и свято веря, что делает это исключительно из заботы об их репутации, а вовсе не из ревности.

— И к каким же мне прикоснуться, мой друг? — усмехнулся Юно, поднимая с земли «индейские сокровища». — Мелочь? Зажигалка? Телефон с разбитым экраном? Возможно, странствующему монаху такие безделушки и понадобятся, чтобы выменять в ближайшем селении на еду, но британскому аристократу и вожаку стаи…

Юно не договорил, потому что Хичоль набросился на него со спины и стал с энтузиазмом щекотать. Оборотень снова зарычал и, резко обернувшись, поймал шкодливого вампира.

— Мне не нравится, когда ты сам себе поешь дифирамбы и титулы свои перечисляешь, это пафосно и глупо, — заметил Хичоль, зачем-то помахав рукой перед лицом вервольфа. — Будь проще, и люди к тебе потянутся.

— И ты потянешься? — с усмешкой спросил герцог.

— Нет-нет. Ну, вон Кю перестанет обороняться. Да?

— О боги, отчего все вокруг взяли на себя роль сватов и отдают меня этому чудовищу? — тяжело вздохнул Кюхён, жестом указывая на Юно.

— «Сватов»? — Хичоль засмеялся и, потянувшись, шлепнул несчастного монаха кончиком пальца по носу. — Лапочка, о свадьбе никто не говорит. Это называется «сводничество».

Кюхён посмотрел Хичолю в глаза и произнес с состраданием священника, исповедующего куртизанку:

— Ну почему ты такой? Почему так себя ведешь?

— Потому что он распутная мертвая дрянь, — ответил Юно, погладив Хичоля по щеке. Тот наполовину игриво, наполовину раздраженно дернул плечом и ответил:

— Так ты не лезь к трупу-то, пушистенький. Представь, что я, весь такой красивый, в морге лежу. А ты, озабоченный патологоанатом, меня лапаешь, слюной заливаешь… И не только слюной… Фу картиночка!

Юно, судя по его плотоядному оскалу, ничего подобного представлять не стал. Зато представил Кюхён. Но не закоченевший труп, поскольку он знал, что вампиры — не мертвы, а прокляты; он увидел Хичоля, прикрытого до пояса лишь белоснежной простыней, над которым склонился бесстыжий врач Юно, и себя, скромного ассистента, стоящего с инструментами поодаль и зачарованно наблюдающего за происходящим. В Мехико стояла удушающая жара, и Хичоль, тихо препирающийся с оборотнем, был в тонкой футболке, открывавшей ключицы и позволявшей видеть очертания тела, так что представить его полуобнаженным было совсем легко. Кюхён и раньше испытывал легкое физическое влечение (издержки подросткового возраста), но тогда оно было беспредметным; теперь, к его великому ужасу, оно оказалось направлено на вполне определенную личность. Пришлось срываться с места и мчаться обратно в аэропорт.