Но все сложилось не так, как предрекал Джеджун, хотя в ночь празднования тридцатилетия Юно и оставил свой подарок без внимания. Зато через двое суток, когда Джеджун уехал в свое поместье, герцог, ни о чем не предупредив сидящего без дела Чанмина, привел его в свою спальню и приказал раздеться. Мальчик так восхитительно испугался, в отличие от большинства других наложников, что это распалило желание оборотня до предела, и он сам сорвал с него одежду. Чанмин, поняв, что его сейчас ждет, упал на колени и стал слезно умолять не делать с ним такого. А что садисту надо? Правильно, побольше страха и сопротивления. Юно грубо взял Чанмина на полу, оставив на его хрупком теле несколько синяков и кровоточащих царапин от ногтей, да так и бросил. Всю ночь мальчик лежал на паркете и заливался горькими слезами, не в силах даже подняться на ноги, — позже причину его слабости и боли другой Чанмин обозвал «жезлом ДПСника».
Юно был доволен и даже послал Джунсу благодарственное письмо. Чанмина он привел к себе и на следующую ночь. Тот опять боялся до крупной дрожи, но теперь никакого сопротивления не оказывал, хотя плакал еще трогательнее — может, потому, что уже молча. Когда Юно закончил вбивать его в перину, он испытал странное для себя желание успокоить мальчика. А отказывать себе герцог ни в чем не привык, поэтому прижался к измученному им же самим человеку и долго ласкал, пока тот не уснул в его объятиях. «Такой юный, такой нежный, — неожиданно подумал оборотень, глядя на спящего раба. — Мне нравится причинять ему боль, но нравится и унимать ее… Со мной такое впервые. Он не похож ни на кого из тех, с кем мне доводилось заниматься любовью прежде. Это неописуемое, захватывающее чувство…» И Юно взял в привычку доставлять себе удовольствие по простой схеме: обидел Чанмина — пожалел Чанмина. Постепенно, по мере того, как герцог вкладывал все больше эмоций и в насилие, и в ласку, влечение начало перерастать в нечто большее. Он хотел не только слышать крики боли Чанмина во время плотских утех, но и видеть его вне стен своей спальни, разговаривать с ним, просто обнимать или целовать. А у Чанмина и вовсе развилось то, что через много лет назвали бы стокгольмским синдромом: он полюбил своего хозяина и мучителя, без которого уже не представлял жизни. Ему все так же было страшно, когда герцог приказывал прийти в свои покои, но он знал, что за болью, вероятно, последует утешение, и ждал этих выстраданных мгновений нежности.
Вскоре Юно заметил, что ему уже не доставляют прежнего наслаждения развратные увеселения с Джеджуном. Их отношения давно себя исчерпали и держались только на разделяемой страсти к жестокости в постели, однако теперь Юно наконец нашел того, чье поведение больше импонировало ему. Джеджун получил отставку. Состоялся ужасный скандал, о котором узнали старейшины стаи. «Позор какой, — стали говорить они. — Мы согласились закрыть глаза на твое влечение к мужчинам, но устраивать такие ссоры из-за раба… Да над нами будут смеяться все другие стаи!» «Я вожак? — презрительно ответил Юно. — Кажется, именно я. И правила здесь будут моими. А в том, какой откровенно мещанской ссорой закончился мой роман с Ким Джеджуном, виноват лишь он сам: не смог повести себя, как подобает благородному господину.» Тем не менее, в стае начали поговаривать о том, что Юно слишком увлекся новым рабом. Как бы желая показать свою независимость, герцог устроил бал-маскарад, на который привел Чанмина в качестве гостя. Это выходило за все рамки приличий! Раб веселился наравне с оборотнями из высших слоев общества!
— Тогда завтра пойдем в оперу с тобой, — сказала оскорбленная герцогиня дворецкому.
— Ну уж нет, — вздохнул Ючон. — Я и так евнух; а если решусь на такое, то Его Светлость мне все подчистую отрежет.
Юно пошел, что называется, вразнос. Он не просто привел Чанмина на бал, но и танцевал с ним вальс! Джунсу качал головой, Джеджун всерьез строил планы по устранению мальчишки, а герцогиня утащила дворецкого в сад и всю ночь предавалась с ним страсти под сенью акаций.
— Господин, мне неловко, — признался Чанмин. — Я не имею права быть гостем на вашем празднике, я должен здесь прислуживать…
— Ты прислуживаешь мне, и только я решаю, на что у тебя есть право, — заявил Юно, у всех на виду обнимая свою любимую «игрушку». — Я приказываю чувствовать себя свободно и наслаждаться вечером.
Но долго наслаждаться не получилось: Юно, выйдя прогуляться, перенесся из собственного сада в грузовик. Герцог немного волновался за Чанмина: теперь мальчик, получивший не полагавшиеся ему привилегии, мог быть жестоко наказан членами стаи. А еще ему было неприятно думать о том, что герцогиня, оставшись хозяйкой поместья, теперь совершенно свободно играет в семью с кастрированным дворецким. Может быть, все-таки стоило окончательно оскопить его, чтобы нечем было радовать госпожу…