10 гениев литературы

Историко-литературное значение первой поэмы Пушкина состоит в идее придать художественную форму «преданьям старины глубокой» и в прелести самой формы. Сам Пушкин считал впоследствии свою первую поэму холодной – и в ней, как пишет А. Кирпичников, действительно, мало чувства по сравнению с «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном» и пр. «Однако она несравненно выше всего, что было написано до ее в подобном роде, – продолжает А. Кирпичников. – Национальный элемент в ней крайне слаб, и весь состоит из имен, полушутливых восхвалений русской силы, да из полудюжины простонародных образов и выражений; но в 1820 году {46} и это было неслыханной новостью. Добродушный, но умный юмор поэмы, смелое соединение фантастики с реализмом … показали, что с этого момента русская поэзия освобождается от формализма, шаблонности и напускного пафоса и становится искренним выражением души человеческой. Оттого эта легонькая сказка и произвела такое сильное впечатление; оттого Пушкин для своих современников оставался прежде всего певцом Руслана».

Пушкин жег «свечу жизни» с обоих концов, и «если Любовь была как бы знаком этого горения, то Шалость и Лень становились условными обозначениями неподчинения дисциплине государственного бюрократизма, – пишет Ю. Лотман. – Чинному порядку делового Петербурга они противостояли как протест против условных норм приличия и как отказ принимать всерьез весь мир государственных ценностей. Поэтическая шалость и бытовое «бунтарство» стали чертой его жизненного поведения». Разумеется, в Петербурге 1819–1820 годов нашлось немало людей, доносивших правительству о стихах и выходках Пушкина. Особенно усердствовал В. Н. Каразин – беспокойный и завистливый человек, одержимый честолюбием (славу ему, впрочем, принесло доброе дело – открытие Харьковского университета). Его доносы, доведенные до сведения Александра I, были тем более ядовиты, что Пушкин представал в них оскорбителем царя, а мнительный и злопамятный Александр мог простить самые смелые мысли, но никогда не прощал личных обид.

В результате граф Милорадович с разрешения императора призвал Пушкина к себе и велел произвести обыск на его квартире. По столице поползли слухи о том, что Милорадович якобы высек поэта. Пушкин был совершенно потрясен и считал себя бесповоротно опозоренным. Не зная, на что решиться – покончить ли с собой или убить императора как косвенного виновника сплетни, – он бросился к Чаадаеву, который успокоил Пушкина: человек, которому предстоит великое поприще, должен презирать клевету и быть выше своих гонителей.

Обыск не дал ничего. Тем не менее, государю об этом доложили таким образом, что поэт должен был бы подвергнуться суровой каре; уверяют, будто ему грозила Сибирь или Соловки. К счастью, у Пушкина нашлось много заступников: Энгельгардт (по его словам) упрашивал государя пощадить поэта; Чаадаев проник к Карамзину, и тот начал хлопотать за Пушкина перед императрицей и графом Каподистрия[33]; немало сил приложил и Жуковский, о Пушкине ходатайствовали Ф. Глинка, А. Н. Оленин – президент Академии художеств, князь Васильчиков. В конце концов ссылка была заменена переводом в распоряжение генерал-лейтенанта Инзова, попечителя колонистов Южного края.

6 мая 1820 года Пушкин выехал из Петербурга. Он отправился по Белорусскому тракту в Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Маршрут поэта пролегал через Лугу, Великие Луки, Витебск, Могилев, Чернигов и Киев. До Царского Села его проводили друзья – Дельвиг и Яковлев, а дальше он ехал один, в сопровождении крепостного дядьки Никиты Козлова. Начался период скитаний, который продлился до 9 августа 1824 года, когда поэт ступил на порог родительского дома в Михайловском.

Многие приятели Пушкина, а позднее его биографы считали этот перевод на Юг великим благодеянием судьбы. Вот что писал Карамзин князю П. А. Вяземскому: «Пушкин был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на 5. … Если Пушкин и теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия своего в ад».

17 мая 1820 года Пушкин прибыл в Екатеринослав, на место своей новой службы – в резиденцию начальника иностранных колонистов на Юге России генерала Инзова. Формально Пушкин не был сослан, отъезду был придан характер служебного перевода, но либеральный министр граф Каподистрия по требованию императора изложил Инзову в письме все «вины» молодого поэта. Мера эта не возымела желаемого действия: Инзов втайне сочувствовал настроениям молодежи и сразу же взял Пушкина под свою опеку.