10 минут 38 секунд в этом странном мире

Подгоняемая водкой, курсировавшей по его организму, кровь стучала у него в ушах. Он прикрыл глаза, стараясь отгородиться от этого звука. Он ждал. Поскольку это не помогло, Саботаж откинул голову назад, словно пытаясь найти успокоение в небе. Наверху он обнаружил нечто странное – и лицо его вытянулось. С поверхности луны на него кто-то смотрел. Кто-то удивительно знакомый. Он щурился, пока его глаза не превратились в щелки. Это было его собственное лицо! Кто-то взял и нарисовал его на луне! Саботаж был так потрясен, что ахнул – изумленно, громко и хрипло, как самовар, который вот-вот закипит. Он сжал рот и прикусил внутреннюю часть губы, чтобы справиться с самим собой, но у него ничего не получилось.

– Вы видели луну? Это я на ней! – воскликнул раскрасневшийся Саботаж.

Налан перестала копать:

– Что это с ним?

Саботаж закатил глаза:

– Что со мной? Да ничего такого! Почему ты все время предполагаешь, будто со мной что-то не то?

Налан резко ахнула и, бросив лопату, направилась к нему. Взяв его за плечи, она осмотрела его зрачки и заметила, что они расширились.

Налан тут же обернулась к остальным:

– Он что, выпил?

Хюмейра с трудом сглотнула:

– Ему было не по себе.

– Понятно. – Налан поджала губы. – И что же он пил?

– Твою… водку, – ответила Зейнаб-122.

– Что?! Вы с ума сошли, что ли? Даже я с ней очень осторожна. Кто теперь будет с ним возиться?

– Я, – отозвался Саботаж. – Я сам справлюсь!

Налан снова схватила лопату:

– Только держите его подальше от меня. Я не шучу!

– Иди сюда, ко мне, – позвала Хюмейра, ласково притягивая к себе Саботажа.

Саботаж вздохнул устало и раздраженно. И снова его охватило до боли знакомое чувство, что его не понимают самые близкие люди. Он не особенно ценил слова, ожидая, что близкие смогут понять и его молчание. Когда ему приходилось говорить открыто, он часто делал намеки, когда требовалось признаться в чувствах, он маскировал их еще сильнее. Вероятно, все боятся смерти, но гораздо больше это делают те, кто всю жизнь притворялся и исполнял какой-то долг, кто всецело подчинялся нуждам и требованиям других людей. Теперь, достигнув возраста смерти отца, оставившего его маму одну-одинешеньку в провинциальном Ване со сплетнями соседей, Саботаж имел полное право задуматься о том, что́ останется после него, когда он тоже уйдет.

– Разве больше никто не видит меня на луне? – спросил Саботаж, раскачиваясь на пятках и колеблясь всем телом, словно рябь на воде.

– Тсс, дорогой мой! – попыталась унять его Хюмейра.

– Видели или нет?

– Да-да, – ответила Зейнаб-122. – Видели.

– А сейчас там ничего нет, – продолжал Саботаж; теперь его глаза смотрели вниз, а на лице отражалось отчаяние. – Раз – и нет. Именно это происходит, когда ты умираешь?

– Ты здесь, с нами.

Хюмейра открыла термос и предложила ему кофе.

Саботаж несколько раз глотнул, но не успокоился.

– Я говорил неправду, когда сказал, что это место меня не пугает. У меня от него мурашки по спине.

– И у меня, – тихо ответила Хюмейра. – Я храбрилась, когда мы только выезжали, но сейчас это прошло. Думаю, меня еще долго будут мучить кошмары.

Им было стыдно оттого, что никто не помогает Налан, но все четверо беспомощно стояли бок о бок и наблюдали, как комок за комком в сторону летит почва и как нарушаются те мало-мальские порядок и покой, что были здесь до них.

И вот могила раскопана. Саботаж и его подруги сбились в кучку у земляного холмика, они боялись заглянуть внутрь, в черную яму. Все еще боялись.

Налан, тяжело дыша, выбралась из углубления, которое раскопала, она была вся испачкана землей. Налан вытерла пот со лба, не подозревая, что размазывает по лицу грязь.

– Спасибо за помощь, гады ленивые! – сказала она.

Никто не ответил. Они боялись говорить. Согласиться на безумный план и запрыгнуть в грузовик – настоящее приключение, да и для Лейлы хорошо. Но теперь всех их внезапно сковал первобытный страх, данные ранее клятвы имели мало веса посреди ночи и в присутствии трупа.

– Вперед. Давайте вынем ее оттуда. – Налан направила свет фонаря в могилу.

Он выхватил несколько древесных корней, извивавшихся, словно змеи. На дне могилы виднелся саван, усеянный комками земли.

– Как так – почему без гроба? – спросила Джамиля, когда осмелилась сделать шаг вперед и посмотреть вниз.

– Гроб – это христианское, – покачала головой Зейнаб-122. – Мусульмане хоронят своих мертвых в простом саване. И ничего больше. В смерти все равны. А как народ поступает у тебя на родине?

– Я никогда раньше не видела покойника, – призналась Джамиля запинающимся голосом. – Только маму. Она была христианкой, но перешла в ислам, когда вышла замуж… хотя… о ее похоронах много спорили. Папа хотел, чтобы хоронили по исламскому обычаю, а тетя – по христианскому. Они поссорились. Отвратительная история.