100 лекций: русская литература ХХ век

«Повесть о Сонечке» начата в 1937 году. Цветаева год работала над этой прозой, закончила ее летом 1938 года, непосредственно перед отправкой в Россию. В «Повести о Сонечке» две части, как говорила Анна Саакянц, это самая большая и самая романтическая проза Марины Цветаевой, можно сказать, роман. Как большинство советских писателей в 1936–1939 годах, в этот страшный промежуток большого террора отвлекаются от реальности, вспоминая свое детство, так Цветаева отвлекается от кошмара своего положения, от своего одиночества ― она спасается воспоминаниями о самом счастливом своем времени, о 1918–1920 годах, воспоминаниями о Сонечке Голлидэй.

Я сразу хочу отмести все эти идиотские спекуляции на тему того, что Цветаеву и Софью Голлидэй связывали эротические отношения. Цветаева вообще к эротическим отношениям, исключая счастливое физиологическое совпадение с Родзевичем, относилась с некоторым чувством неловкости. Для нее это всегда такое ощущение: мы попали в неловкую ситуацию, надо это сделать, давайте скорее это сделаем, а потом уже перейдем к тому, что действительно интересно ― к разговорам, поцелуям, романтической влюбленности.

Софья Голлидэй очень мало, на мой взгляд, связывается в сознании нормального человека с телесностью, это такой эльф. Любовь Цветаевой к Сонечке ― не любовь старшей опытной женщины к молодой и неопытной, это любовь человека к фее, неземному созданию. У Сонечки Голлидэй тоже бывают влюбленности, такие детские, подростковые. Они всегда сводятся к поцелуям, запискам, переглядыванию. Это чистый романтизм, абсолютно лишенный каких-то признаков вещественности.

Что интересно в молодежи 1918–1919 годов в Москве, они, конечно, книжные дети, они воспринимают революцию как Великую французскую революцию, это сбывшаяся живая историческая картина. Она абсолютно независимы от быта, потому что быта нет, они не удостаивают его. Цветаева говорила: «Мой девиз ― не снисхожу». Они не снисходят до мелочей, до собственных красных рук, до необходимости самим растапливать печь и где-то добывать дрова для этой печи, до мерзлой картошки.

Цветаева приводит иногда, даже страшно сказать, смешные, трагифарсовые эпизоды, когда молодая романтическая девушка едет в деревню за картошкой. Какие-то жалкие вещички, которые она везла на продажу, бабе, продающей картошку, не понравились. Она сказала: «У тебя зуб золотой, если выковыряешь, я тебе за него отдам картошки, сколько унесешь». Девочка выковыряла эту коронку и действительно набрала столько, что не могла поднять. Баба, глядя на это, равнодушно ей сказала: «Ну отсыпь». Цветаева все это излагает в своих дневниковых записках того времени, в очерке «Мои службы», в огромных записных тетрадях, но это все не составляет сущности эпохи. Это в лучшем случае смешно, достойно насмешки.

По большому счету, главное содержание в это время ― чистая жизнь духа, потому что быт умер, жизнь перестала продолжаться в своих обычных формах, она перешла в формы чисто духовные. Чтение, постановки каких-то романтических драм в студии Вахтангова, сочинение стихов, влюбленности в романтических стариков (Волконский) или божественно красивых юношей (Завадский), сочинение романтических драм, которые не могли быть поставлены, потому что, как сама Цветаева повторяла вслед за Гейне, «поэт неблагоприятен для театра», но тем не менее это великолепные драмы с разговорным живым стихом. Единственная более или менее удачная попытка их поставить ― когда Евгений Симонов ставил их уже в 1980-е годы в Вахтанговском театре с Юрием Яковлевым в роли старого Казановы, и то это был спектакль с огромной долей условности. Цветаева не годится для театра потому, как она сама говорит, что театр ― это прямой взгляд, а она привыкла либо опускать очи долу, либо возводить их горе. Но тем не менее сочинение романтических драм ― в это время ее любимый отдых от чудовищного быта.

Многие вообще назовут кощунством и ее сочинительство в то время, и ее отношения с Сонечкой. «Как, у тебя только что умерла дочь Ирина!», дочь, которую она была вынуждена отдать в приют, она сама об этом написала: «Старшую из тьмы выхватывая ― младшую не уберегла». Это, конечно, катастрофа в цветаевской жизни. Но, во-первых, она все-таки спасла Алю. Вероятно, спасти двух детей в тот момент было выше ее возможностей.