100 лекций: русская литература ХХ век

А Теркин ― очень хорошая и удобная фамилия, это тертый малый, которого успела изрядно потереть жизнь. Как мы знаем, он какого-то крестьянского происхождения, видимо, он понюхал жизни колхозной деревни, повидал коллективизацию и крестьянский труд. Видимо, он воевал и раньше, может быть, в Гражданскую, может быть, еще в империалистическую. Теркин вообще-то не так уж и молод, ему или под сорок, или за сорок, в любом случае он застал Гражданскую войну. Так что это во всех отношениях тертый солдат. Удивительно, в этой его потертости есть и некоторая ершистость, которая Теркину тоже присуща. Это фамилия с довольно широким диапазоном отсылок. Василий Теркин, царственный потертый человек, и становится универсальным символом войны.

Книга Твардовского писалась случайно, составляясь постепенно из тех глав, которые он печатал во фронтовых газетах. Работал он в нескольких газетах на протяжении войны, везде теркинские главы ― первая из них, «Переправа», была написана еще во время финской войны, в 1940 году ― пользовались у солдат большим успехом. Почему они пользовались таким успехом, довольно непростой вопрос.

Дед мой, который прошел всю войну, рассказывал, что высшей приметой успеха газеты было то, что ее не сразу раскуривали. Не раскуривали некоторые очерки Эренбурга, некоторые стихи Симонова и почти не раскуривали Твардовского. Дед-то вообще не курил, а в первые же дни войны разбомбило эшелон, в котором он ехал, и погиб чемодан папирос, который курящая бабушка дала ему с собой. Так он и не закурил на фронте.

Почему все-таки от раскурки «Теркин» спасался? Я полагаю, что тут была двоякая причина. Во-первых, этот четырехстопный хорей, которым он написан, и простая, добротная, будничная интонация делают эту вещь чрезвычайно оптимистичной. Возникает ощущение, что есть еще нечто неубиваемое ― простой здравый смысл, какая-то энергия (а ее действительно очень много в этих стихах), довольно циничная шутка, с которой Теркин приходит. Есть ощущение, так или иначе, какого-то бессмертного, очень прозаического, будничного, но все-таки неубиваемого начала.

Второе, что подкупает в «Теркине»,― он как-то очень совпадает с ритмом и лексикой солдатской жизни. Как человек, служивший в армии, я понимаю, что любая армейская работа ― на 90% тяжелый физический труд. Жертвовать собой, совершать подвиг приходится далеко не ежедневно. Большую часть времени надо тащить на себе тяжести, мириться с тяготами и лишениями воинской службы, недоедать, страдать от холода и жары.

Та стихия языка, которая живет в «Теркине»,― это проговаривание, проборматывание про себя каких-то бессмысленных слов. Скажу ужасную вещь, но, во всяком случае, первая треть «Теркина» (он задумывался автором в трех частях), которая объемлет собой первые два года войны,― это довольно-таки бессмысленные стихи. Можно понять Ахматову, которая, прочитав начало «Теркина», сказала: «Во время войны нужны такие веселые стишки». Совсем иначе отнесся к этому Пастернак, который сказал: «Твардовский оказался нашим Гансом Саксом» (это создатель языка немецкой народной поэзии).

Надо сказать, что этот язык у Твардовского ближе всего к народному заговору, к пословице, часто бессмысленной, к ритмичному проборматыванию, как в первой главе повторяется слово «сабантуй»:

Повторить согласен снова:

Что не знаешь ― не толкуй.

Сабантуй ― одно лишь слово ―

Сабантуй!..

Что это такое? Понятно, что это некая большая неприятность, «малый сабантуй» ― это малая бомбежка, «большой сабантуй» ― огонь по всему фронту.

В этой постоянной речевой невнятице и есть апелляция к какой-то древнейшей народной памяти, ведь большинство заговоров тоже совершенно бессмысленны. Это то, что можно бормотать про себя, когда ты вжимаешься в землю под бомбежкой, когда толкаешь застрявшую машину, тащишь увязнувшее орудие. Это какие-то ритмичные слова, которые повторяешь под тяжелую и смертельно опасную физическую работу. Смысл уходит, остается энергия ритмичного слова.

Почему «Теркин» оказался бессмертным? Потому что в иных ситуациях в жизни, когда тебе в голову не полезет совершенно никакая лирика, потому что ты занят не лирическими вещами, тебе в голову лезет «Теркин»: «Пусть ты черт, да наши черти всех чертей в сто раз чертей!». Это ритм кулачной драки, который повторяет какие-то слова. Теркин чувствует, что немец-то сильнее, кормленый, здоровый, от него чесноком разит, он только что пожрал. Нужно как-то разбудить в себе нечеловеческую ярость, а сделать это можно, только повторяя какие-то ритмичные бессмысленные глубоко народные подсознательные слова.

С чем бы это сравнить? Когда я уходил в армию, я был в гостях на даче у Новеллы Матвеевой. Она сказала: «Может случиться, Дима, в некоторых обстоятельствах вам потребуется большая злоба. Считайте, что я вам передаю мантру, повторяйте про себя слова: «Вот тебе, гадина, вот тебе, гадюка, вот тебе за Гайдна, вот тебе за Глюка»». Должен сказать, что несколько раз мне это очень хорошо помогло.