100 лекций: русская литература ХХ век

Вторым таким посланием, совершенно отчетливым, можно считать роман Некрасова «В окопах Сталинграда», где автор совершенно отчетливо говорит, он прямо обращается к Сталину: да, мы понимаем, первые дни войны были днями отступления и ошибок, но если бы не было этих страшных дней отступления, не было бы нашей Победы, потому что это отступление нас выковало, и теперь мы сверхлюди, и поэтому мы тоже не держим на тебя зла. Поэтому повесть, говорящая страшную окопную правду о Сталинграде, первая ласточка лейтенантской, совершенно тогда еще небывалой прозы, которую начали писать еще только десять лет спустя Бондарев, Быков, Бакланов, первая ласточка этой прозы была напечатана в журнале «Знамя» и получила Сталинскую премию, правда, второй степени.

Можно еще привести довольно много текстов, ну, например, эренбурговская «Буря», которая среди антисемитской кампании принесла Эренбургу еще одну Сталинскую премию. Совершенно прямое обращение: да, может быть, у нас не очень хорошо со свободой, да, может быть, у нас довольно жестокое государство, но Европа проиграла, Европа не смогла противостоять фашизму, а мы создали новый тип человека, и мы победили фашизм, поэтому правы мы, со всеми нашими искривлениями. И разумеется, среди кампании против Эренбурга, которая могла стоить ему жизни, он получает свою Сталинскую премию, и более того, телеграмму: «Всю ночь читал ваш роман, получил художественное наслаждение». Так что Сталин ловил такие послания, и были тексты, которые были адресованы непосредственно ему.

В этом смысле «Мастер и Маргарита», это, конечно, первый текст, в котором расставлены все необходимые для Сталина аттракторы. В романе читаются два совершенно отчетливых слоя, которые и позволяют всем персонажам выполнять такую функцию, некоторого двойничества, все они странно отражаются друг в друге. Общеизвестно, что первый слой романа библейский, второй — это мистический, третий — сатирический, вот эта та Москва, среди которой мы живем.

И, конечно, поражает прежде всего в этой книге очень много эпизодов, отличающихся плохим вкусом. Вот это странное дело, потому что Булгаков вообще-то писатель вкуса довольно хорошего, не скажу безупречного, но неплохого. Не будем делать ему снисходительных комплиментов, у гения не всегда все хорошо со вкусом, потому что он ломает каноны, но в данном случае у Булгакова и в «Жизни господина де Мольера», и в «Белой гвардии», и в «Записках покойника» все-таки эстетическая планка довольно высока. А вот в «Мастере и Маргарите» бросается в глаза театральная, помпезная избыточность некоторых сцен: и бал у Сатаны, с этим страшным количеством голого тела и такой дурновкусной магии, и большинство шуток Бегемота, не случайно Бегемот действительно был наказан за то, что неудачно пошутил, и многие там неудачно шутят, и Коровьев, и Азазелло. И все они являются носителям вкуса, прямо скажем, довольно среднего.

Я уже не говорю о том, что большое количество заимствований из литературы Серебряного века, например, вся сцена полета Маргариты совершенно отчетливо отсылает к шабашу из «Леонардо да Винчи», из второй части трилогии Мережковского. То есть там очень много вещей, которые рассчитаны на читателя пусть не с плохим, но с посредственным вкусом. Да даже ночной этот голый полет Маргариты тоже рассчитан на то, чтобы пленить воображение читателя плохо воспитанного.

Конечно, очень многое в романе адресовано непосредственно его главному читателю, которому дано совершенно недвусмысленное послание: «Мы понимаем, что ты — зло, мы понимаем, что это зло неизбежно, потому что с нами иначе нельзя. Больше того, вот с этими людишками, с которыми ты расправляешься, которые не хотят сдавать валюту, которые жульничают в своих варьете, которые занимаются в буфетах всякими манипуляциями с осетриной второй свежести, с ними нельзя иначе. Ты необходимое зло, и мы даем тебе полную моральную санкцию, мы горячо тебя одобряем и желаем тебе удачи в твоих начинаниях. У нас есть одна просьба — пожалей художника. Делай что хочешь, в сущности, в той стране, которая тебе досталась, твой метод единственно возможный».

Не случайно там и психиатрическая лечебница описана как такое странное, почти райское, стерильное царство, и дом предварительного заключения, в котором изымают валюту, со всеми этими электронными буквами, с доброжелательными вежливыми чекистами, все это, конечно, гротеск, издевательство, но нельзя скрыть того аппетита, с которым Булгаков все это описывает. «Да, конечно, все это неизбежно, но если ты спасешь художника, твое имя уцелеет в веках. Имей смелость его спасти. Самым страшным из пороков является трусость, и если ты поддашься этой трусости, если ты в силу своего догматизма или в силу приверженности каким-то застарелым нормам, будешь вырезать под корень искусство, то тогда твое имя останется в веках как знак проклятия. А если ты спасешь художника, твое имя уцелеет вместе с ним, в сиянии его славы. Ты будешь вечно с ним беседовать, идя по лунной дорожке».