100 лекций: русская литература ХХ век

И вот первой большой работой Гердта в кино стал «Фокусник». Там Гердт молодой, уже седеющий, сильно хромающий после военного ранения, но еще не тот уютный, старый, почти домашний персонаж, почти домовой советского кино, которого мы стали знать после Паниковского. Нет, здесь еще импульсивный, гротескный ученик Плучека, тот Гердт из театральной студии, которая ставила «Город на заре».

Это должен был быть не тот красавец Тихонов, которого мы знаем, это должен был быть человек острый, неожиданный, очень глубоко несчастный, очень одинокий, переживший войну и после войны не нашедший себя, профессиональный историк, который, несмотря на свои блестящие научные результаты (а мы это знаем, он очень глубокий профессионал) почему-то работает учителем в школе.

А почему он работает учителем в школе? Совершенно очевидно, потому что он, как и многие тогда, не может заниматься историей по-настоящему глубоко и серьезно, не может заниматься ей как наукой. История как наука абсолютно цензурирована, поэтому он нашел себе эту единственную нишу ― школьный учитель, который, как и мокрецы у Стругацких в этом же самом году, обращается к детям. Дети ― последняя аудитория, последние, кто еще не испорчен. Он пытается разговаривать с ними.

А нишу эту нашел для него старый фронтовой друг, директор школы, который ― это подчеркивается ― взял его к себе. А почему взял? Видимо, потому что Мельников в какой-то момент лишился работы. Совершенно очевидно, почему он ее лишился. Мог он ее лишиться как космополит, все-таки там есть некоторые намеки на его национальность, а мог лишиться и потому, что он не совсем то исследовал, что надо было.

Знаменитая фраза Мельникова ««Толстой ошибался», «Шмидт блуждал в потемках»… Можно подумать, что в истории орудовала компания троечников!», великолепные слова, которые после этой картины стали повторяться на все лады. Действительно, все великие деятели истории ошибались, потому что не знали исторического материализма.

Этот учитель, который позволяет себе преподавать историю не как соотношение производительных сил и производственных отношений, а как праздничную историю человеческого духа (помните, по словам Набокова, «праздничную историю»?) ― этот учитель уникален. Вспомните, как он рассказывает о Шмидте, как он увлекателен, какой Шмидт у него живой.

Сам Тихонов, с которым я говорил об этой роли, очень ее боялся, потому что он перед этим сыграл князя Андрея и эту роль ненавидел, считал ее большим своим провалом. Он говорил: «Ну какой я князь? Посмотрите на мои руки». И ведь действительно, невзирая на то, что он сделал всё, что мог, видно было, что роль князя Андрея дается ему нечеловеческим трудом.

Но тем не менее после князя Андрея ему Ростоцкий предложил не то чтобы реабилитироваться в каком-то смысле, предложил роль более органичную ― роль советского аристократа. Вот это интересная на самом деле штука. Роль интеллигента, который вброшен в абсолютно и принципиально не интеллигентный мир.

Помните, там ключевая сцена, когда в учительской одна женщина говорит: «Я говорю: «Не ложите в парту», нет, они ложат». Он срывается и в ужасе орет на эту женщину: «Нельзя так говорить, нельзя говорить «ложите»!». Потом он, конечно, просит у нее прощения, приносит ей букет. Один из главных лейтмотивов картины ― это бесконечная усталость интеллигента от всеобщего вранья, глупости, хамства, неграмотности. Человека засасывает этот мир, и он поэтому так мучительно раздражен.

Можно сказать, что Мельников переживает кризис среднего возраста, по картине ему 42 года. Но можно сказать и то, что это вместе с ним Советский Союз переживает кризис среднего возраста, вступает в эпоху старения. Потому что главным конфликтом 70-х годов, который Полонский абсолютно точно предсказал, стал конфликт интеллигентности и хамства, конфликт советского проекта с его все-таки устремленностью к просвещению, развитию, работе, какому-то смыслу с засасывающим, затягивающим мещанским болотом, в котором этот проект в конце концов и утонул, которое в конце концов и задушило его. И это ужасно, конечно.

Это ощущение, что Мельников, человек аристократического благородства, большого военного мужества, многочисленных талантов ― вспомните, и рисует, и на рояле играет, и преподает по-актерски виртуозно, всё умеет! Этот человек становится всё большим диссонансом в той среде, той школе, которую олицетворяет завуч, вот эта самая завуч, которая дает писать сочинение «Мое представление о счастье». Совершенно точно Генка Шестопал, на самом деле тайный союзник Мельникова, формулирует: «Счастье ― это когда тебя понимают». А в этом мире уже никто никого не понимает.