100 лекций: русская литература ХХ век

Кстати говоря, дословно этими же словами думает Максим Каммерер про Льва Абалкина: «Это был прогрессор такого темпа, что мне нелегко было удерживать его в ритме своего восприятия. Если он действительно чужой, я не знал, как его остановить». Вот эта тема поиска чужих, поиска шпиона, поиска провокатора для литературы застоя очень актуальна.

Так вот, проблема Штирлица заключается в том, что когда он уже разоблачен, на его есть виды. Конечно, Мюллер не отпустит его просто так, сказав: «Идите, Исаев, и передайте Сталину, что я был с вами гуманен». Конечно, такое невозможно. Мюллер задумывает игру. Он через генерала Гелена подбрасывает Штирлицу компромат на большинство советских военачальников и с этим компроматом его выпускает, а если Штирлиц сбежит, то на него самого есть компромат, потому что там убили шведку, шведскую подданную, и так подстроили, что он окажется виновен.

Конечно, самый сильный эпизод романа ― это сцена, когда уже в апреле Мюллер пытается применить к Штирлицу сыворотку правды, а Штирлиц, чтобы не проговориться, в это время думает о Пушкине, потому что Пушкин ― это такая его опора нравственная. Он думает о его прелестном почерке, о его прелестном автопортрете. Для него Пушкин ― какая-то опора. И Штирлиц побеждает даже сыворотку правды. Он умудряется во время пытки ничего не сказать, потому что Пушкин его спас. И все любимые, заветные мысли Семенова о Пушкине вложены, конечно, опять в уста Штирлица.

Героически морально победив, он получает от Мюллера задание, выходит с портфелем во время бомбардировки (в портфеле ― компромат), но тут так получается, что бомба ухает непосредственно на Берлин и Штирлиц попадает в результате прямо на русского солдата, который бежит ему навстречу. И Штирлиц думает: «Ах ты мой родной!», думает, что сейчас он сдастся, но в это время русский солдат, ничего не понимая, в него стреляет, а в себя Штирлиц приходит уже в госпитале, с документами на чужое имя, и оказывается в Испании без связи, без какой-либо надежды связаться со своими.

Так начинается последнее, грандиозное приключение Штирлица, цикл «Экспансия», «Экспансия–1, –2 и –3», во время которого он сначала в Испании, а потом в Аргентине мучительно пытается выйти на связь со своими, сказать, что он цел, доказать Центру, что он не сдался, не перевербован, что он ещё нужен. И заканчивается всё романом «Отчаяние», когда мы узнаем, что Штирлица самого посадили. Правда, у него был довольно щадящий режим, его даже возили в рестораны, пытаясь таким образом задобрить. Он сидел среди московской толпы, а, может быть, это была такая особо изощренная пытка. А в это время погибли его Сашенька и его сын. Вот такая трагическая оказалась судьба у разведчика Исаева.

В каком-то смысле роман «Приказано выжить» ― это духовная автобиография самого Семенова, который, будучи классическим шестидесятником, всю жизнь притворялся для этого режима своим и пытался работать на самую умную, как ему казалось, и наименее коррумпированную часть этого режима ― на КГБ. Из этого ничего не вышло. Поняв, что жизнь его, в общем, зашла в тупик, Семенов в 1991 году переживает тяжелый нервный срыв и вследствие этого инсульт. В 1990-м, точнее, его накрывает, а в 1991-м он умирает.

Правда, еще в августе 1991 года он был в сознании. Когда семья его спросила: «Что будет с путчем?», он сумел сказать: «Три дня». И не ошибся, действительно три дня был срок этого режима. А в октябре 1991-го (фактическая ошибка, Семенов умер в сентябре 1993 года) Семенов умер, совсем молодым человеком, чуть за шестьдесят. Как Штирлиц, который оказался без связи со своими. Понимаете, Штирлиц мог пережить крах нацистской Германии, но крах Центра он пережить не мог. И Семенов почувствовал, что крах этого Центра случился.

В некотором смысле поколение читателей Штирлица, к которому принадлежу и я, сегодня тоже живет в условиях разрушенного Центра. Безусловно, тот Запад, на который мы стремились и на который бывали заброшены, во многих отношениях обманул наши ожидания, но и родина уже давно не тот берег ласковый, которого мы ожидали.

Поэтому Штирлиц как главный герой семидесятых годов естественным образом погиб, и погибла, прямо скажем, идея, его породившая. Но, оглядываясь сегодня на 1982 год, на «Приказано выжить», мы с радостью чувствуем, что на доске стояла сложная комбинация с неочевидными последствиями. Для Штирлица не всё было кончено, для него были варианты. И перечитывать сегодня эту умную, талантливую, остросюжетную массовую прозу довольно занятно.

Кстати, уж напоследок хочу сказать, что и сам я всю жизнь мечтал продолжить тему Штирлица, а поскольку живы Броневой и Табаков, я к ним обоим обращался с идеей сделать для них пьесу. И такая пьеса им очень понравилась, может, я ещё напишу её когда-то.