100 лекций: русская литература ХХ век

И вот нужно сказать, что империя, для Бродского, это как бы такое прижизненное воплощение вечности. И человек, сталкиваясь с ней, при жизни понимает то, что вообще-то он может понять только после смерти — абсолютную свою ничтожность. Там ведь очень честно сказано:

Я не любил жлобства, не целовал иконы,

и на одном мосту чугунный лик Горгоны

казался в тех краях мне самым честным ликом.

Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом

варьянте, я своим не подавился криком,

и не окаменел.

Ну и так далее. В общем, важно, что своим не подавился криком потому, что имеет опыт посмертного существования в империи. Так посмертная мука и при жизни саднит. Россия — это наилучшая страна для того, чтобы переживать посмертный опыт, опыт абсолютного одиночества, абсолютной заброшенности, полной своей ненужности. В этом тоже, как хотите, есть какое-то величие.

Ну и помимо всего прочего, «Урания» поражала воображение, конечно, количеством очень хороших стихов, то есть плохих там практически не было. У Бродского есть скучные стихи, что говорить, стихи достаточно монотонные. «Эклоги» например, зимняя и летняя, как мне кажется, довольно скучное стихотворение «Муха», да и «Бабочка» скучное стихотворение, да и «Облака», и в конце концов… много, что я буду их называть, чеховское стихотворение, одно из последних. Но тем не менее, там были стихи, которые принадлежат к величайшим шедеврам русской поэзии. Прежде всего, на мой взгляд, «Развивая Платона», «Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река», вот это.

И когда бы меня схватили бы в итоге за шпионаж…

То есть когда в итоге он оказался бы все равно чужаком среди всех.

Я бы втайне был счастлив, шепча про себя: «Смотри,

это твой шанс узнать, как выглядит изнутри

то, на что ты так долго глядел снаружи;

запоминай же подробности, восклицая «Vive la Patrie!».

Вот по большому счету Россия, это и есть способ увидать изнутри то, на что весь мир глядит снаружи, даже если это зрелище довольно мрачное. И, конечно, опыт существования в империях, в России ли, в Америке, в которой Бродский тоже видит нечто от позднего Рима, конечно, это бессмертный и незаменимый опыт экзистенциального одиночества, отчаяния, насмешки. В этом смысле «Урания», конечно, одна из лучших книг стихов, выходивших по-русски во второй половине века.

И даже если сегодня получилось так, что Бродского на какое-то время присвоил русский мир, не следует надеяться никому из его недоброжелателей, что Бродский вместе с русским миром потерпит заслуженное и сокрушительное поражение. «Русский мир» лопнет, в кавычки я его, естественно, ставлю, потому что ни к России, ни к миру он отношения не имеет. А Бродский, замечательный трагический персонаж русской поэзии, останется, потому что Урания богиня суровая, и всем нам это постоянно предстоит заново открывать.

Ну а в следующий раз мы поговорим о 1989 годе, когда в России был полностью напечатан роман Валентина Пикуля «Нечистая сила».

1989 - Валентин Пикуль — «Нечистая сила» (16.09.2017)

Ну вот 1989 год, проект «Сто лет ― сто книг» добрался наконец до выхода романа Валентина Пикуля «Нечистая сила».

История этого романа удивительна. Сначала он был в полном виде закончен в середине семидесятых, представлен в несколько издательств, представлен в журнал «Наш современник». Все понимали, что печатать его нельзя, и тем не менее напечатали. Напечатали в сильно сокращенном, примерно раза в полтора, и, прямо скажем, искаженном виде.

Эти четыре номера «Нашего современника», нечеловечески затрепанные, до сих пор хранятся у нас дома, потому что они всегда ходили по рукам, потому что интересно. Мы подписывались на многие журналы, но очень редко нам удавалось так удачно попасть. Обычно всё интересное печатается где-то у других, иногда в какой-нибудь самой неожиданной «Технике молодежи», как Стругацкие. А тут вот мы попали. Мы выписали «Наш современник», довольно нудный почвенный журнал, и в нем ― бац! ― самый популярный роман Пикуля.

Пикуль вообще считал эту книгу своей лучшей. Называлась она «Нечистая сила», в результате её назвали «У последней черты». Она в 1979 году удостоилась разноса непосредственно от Суслова. Александр Яковлев, впоследствии архитектор перестройки, увидел в этом романе ― совершенно обоснованно ― антисемитизм и написал довольно резкую статью.