100 великих деятелей тайных обществ

Конечно, из провинции братья говорили в сношениях с теми из членов правительства, которые состояли в братстве, совсем иным тоном. Помню, я как-то говорил по прямому проводу с Гегечкори в Тифлисе, и в том, как он ко мне обращался, явно чувствовалось, что это, помимо всего прочего, брат говорит с братом. Из вновь принятых за месяцы революции братьев я помню Н.Д. Авксентьева (и ранее бывшего масоном во Франции) и Б.В. Савинкова.

За идею коалиции Верховный Совет держался до конца. Именно по решению Верховного Совета я в таком духе вел собрания в Малахитовом зале, на котором я председательствовал. Поддерживали Верховный Совет и его члены коалицию и на Демократическом совещании.

Несколько раз Верховный Совет обсуждал вопрос о войне и большинство склонилось к мысли о необходимости форсировать заключение мира. Я был решительным сторонником активных шагов в этом направлении и помню, что в период споров о стокгольмской конференции я читал на эту тему доклад в редакции «Дней», по моим же наблюдениям и в кадетских кругах ставился этот вопрос. Я считал тогда, что воевать мы не можем, – об этом говорили все доклады с фронтов, – а поэтому необходимо убедить союзников, что мы можем лопнуть, если они не согласятся на общие переговоры.

Обсуждения в Верховном Совете вопроса о необходимости добиваться отставки Милюкова я не помню.

Ни Кишкин, ни Смирнов членами братства не были, и введение их в правительство объяснялось совсем не этим. В этот период формирование правительства уже не шло по линии «масон – немасон», многие с охотой искали подходящих людей из буржуазных кругов вне братства.

Из отдельных собраний Верховного Совета я помню собрание в июле 1917 г. на квартире у Некрасова (на этом собрании Чхеидзе присутствовал). Вопрос стоял о преследованиях большевиков и о коалиции. Общей точкой было в это время, что левые губят коалицию, а к.-д. являются ее стержнем. Много нападок в это время в братских кругах было на Переверзева в связи с опубликованием им документов о большевиках. Вопрос этот тогда обсуждался на этом заседании Верховного Совета, – последний хотя и с оговорками, но встал на сторону Переверзева, найдя, что в целом он действовал правильно.

Последнее заседание Верховного Совета имело место в конце сентября или даже в начале октября 1917 г. в связи с приездом киевлян – Григоровича-Барского и Чебакова. Это вообще было единственное такое собрание Верховного Совета за месяцы революции, – на всех других киевлян не было. Был на этом собрании и Чхеидзе. Григорович-Барский и Чебаков приехали в Петербург, чтобы раскрыть глаза правительству, по их выражению, на подлинные вожделения украинцев, которые в это время уже стояли на позиции полного отделения от России и склонялись к немецкой ориентации, и заставить Временное правительство бороться с этим сепаратизмом. На собрании Верховного Совета киевляне горько сетовали, что правительство так далеко идет в своих уступках. Все высказывавшиеся члены Верховного Совета, – и Чхеидзе в том числе, – признавали необходимость выступления Временного правительства против украинских сепаратистов. В соответствующем духе и было принято решение – о воздействии на Временное правительство в соответствующем смысле.

Это собрание было последним. Вскоре после этого совершился большевистский переворот и собрания Верховного Совета стали вообще невозможны: Керенский и Некрасов были в нетях, скоро и я сам уехал в Финляндию, где пробыл до апреля 1918 г. С мая по декабрь 1918 г. я жил полулегально в Петербурге, временами наезжал в Москву, скрывался от большевистских местных властей и в то же время через знакомых хлопотал о визе на выезд в Германию. Крестинский, к которому тогда по этому делу обратились, предложил мне, если я хочу выехать за границу, занять пост эксперта в Берлине при полпредстве. Я, конечно, отказался, раз он отказался помочь в добывании визы. В это время я видел кое-кого из членов Верховного Совета – Головина, Некрасова, Балавинского.

В декабре 1918 г. выехал за границу.

Летом 1919 г. ряд членов Верховного Совета встретились в Париже: Керенский, Коновалов, Балавинский, Волков, Демьянов, я – и решили восстановить нашу организацию в эмиграции. В Верховный Совет тогда мы ввели еще Авксентьева Н.Д. и Рубинштейна (харьковский, в России входил в харьковскую ложу, но на конвентах я его не видел ни разу). Секретарем был избран Демидов.

В дальнейшей работе Верховного Совета я участия не принимал, так как не верил в дело. К этому же присоединялось и сильное отрицательное отношение к Керенскому. Против него я не выступал: в конце концов он не виноват, ведь мы его выдвинули и вообще создали, сами мы и ответственны за него. Меня не раз пытались убедить вернуться вновь к работе, особенно часто об этом говорил со мной Чайковский, который, судя по всему, в эмиграции стал играть очень видную роль в масонстве».