100 знаменитых символов Украины

Спастись от старости невозможно (по крайней мере, пока). Но отодвинуть ее, замедлить процесс старения — в наших силах. Так считал Николай Амосов. «Генетическое старение снижает мотивы к напряжениям и работоспособность, мышцы детренируются, это еще сокращает подвижность и тем самым усугубляет старение». А чтобы мышцы были в тонусе, организму, даже сильно изношенному, нужны нагрузки. И тогда Амосов решил — необходимо увеличить ежедневные нагрузки в три раза. Гимнастика — 3000 движений, из которых половина — с гантелями, плюс 5 км бега — несколько лет ученый пытался строго придерживаться этой формулы. Не всегда получалось, успехи сменялись болезнями, ход эксперимента прерывался операциями. Но Амосов упорно продолжал начатое дело — эксперимент продолжался до конца, до декабря 2002 года, когда сердце великого экспериментатора перестало биться…

В последние годы в интервью Амосова часто спрашивали о том, верит ли он в Бога, в загробную жизнь, в иные миры. «Я как не верил в Бога, так и не верю, — говорил Николай Амосов в интервью еженедельнику „Аргументы и Факты“. — Но в последнее время склоняюсь к мысли, что так называемая вторая физика, другая жизнь, параллельная нашей, все-таки существует, иногда замыкаясь на нашей банальной жизни. Не раз слышал от разных людей, как они выходят в астрал и разговаривают с умершими, даже описывают, что те едят. Но все эти подробности — как души питаются яблоками и резвятся на лужайке, мне совершенно неинтересны… Народ всю жизнь жил мифами. Лично я в существование душ не верю, но в то же время — опять-таки с поправкой: если есть „другая физика“, не исключена возможность, что в Космосе что-то сохраняется». От себя добавим — сохраняется, обязательно сохраняется. И не только в Космосе, а здесь, на нашей грешной планете, в спасенных жизнях и излеченных сердцах, учениках, продолжающих дело учителя. Труд гения, отдавшего свою жизнь другим людям, не может пройти даром.

Богдан Ступка

Если верить поговорке, что первую половину жизни человек работает на имя, а потом имя работает на человека, то Богдан Ступка, отметивший в 2001 году свое 60-летие, мог бы следующие 60 лет жить безбедно, ничего не делая, а лишь почивая на лаврах. Сам актер говорит так: «У меня сыгран такой репертуар, что можно, по идее, уже успокоиться: Лир, Ричард III, Войницкий, Тевье-молочник, Треплев, пьесы Ибсена, Брехта. Вся классика. После Лира-то вообще ничего уже не нужно играть. Но я очень жадный до всего нового». Это и в самом деле так: актеру присуща творческая жадность, да и не в его характере бездействовать. Богдан Ступка — трудяга, великий пахарь театра. Он знает, что легкомысленное слово «игра», которым принято обозначать актерскую профессию, в действительности представляет собой каждодневный кропотливый труд — по крупице, по зернышку.

С тем, как работают актеры, Ступка был знаком с детства, ведь родился он в артистической семье. Его отец Сильвестр Дмитриевич был «театральным» человеком — обладая потрясающим баритоном, он 33 года пел в хоре Львовского оперного театра. Маленький Богдан много времени просиживал в театре, наблюдая за отцовскими репетициями. «Мне казалось, — признается теперь Ступка, — что я попал в рай или какую-то сказку и в этой сказке-театре вырос». Он наизусть знал почти весь театральный репертуар. Сам актер с юмором вспоминает, как тянуло его к пению, как дома фальшивым басом распевал он оперные арии, чем приводил в ужас соседей. Ступка не обладает музыкальным слухом, но следы увлечения пением остались — прежде всего, во внимании к форме, к пластике голоса, что для драматического актера — большая редкость.

Родившийся 27 августа 1941 года Богдан был единственным ребенком в семье — любимым, заласканным. Но его ранние детские воспоминания окрашены в основном в черный цвет — ведь это военные и первые послевоенные годы. Впервые он вспоминает себя трехлетним, когда советские войска освобождали от немцев его родной Куликов под Львовом: «Я войну помню, дети маленькие не помнят, а я помню. Это был 44-й год, мне было три года, все горело, даже трава. Я помню эти ужасные вещи, возможно, потому, что была экстремальная ситуация. Хата наша горела, я это видел. У соседей была пристройка, они козу там держали, мы туда залегли. Все помню, словно это случилось сегодня: лежим мы приникшие, когда вдруг соломенную крышу нашей пристройки прорывает немецкий сапог и становится… отцу на спину! Тот ужас длился какую-то долю секунды. Немец, очевидно, даже не успел понять, что стоял на живом теле. Иначе бы полоснул по нам автоматной очередью».