1000 лет радостей и печалей

Двадцать минут в промежутке между 6:30 и 6:50 предназначались для умывания и отправления естественных надобностей. Едва оказавшись в вертикальном положении, я докладывал старшему и спрашивал, можно ли мне умыться. Я втискивался в ванную вместе с охранниками (один впереди, другой позади) и просил позволения пописать; получив разрешение смыть, я спрашивал, могу ли теперь почистить зубы. Для этой процедуры приходилось стоять перед раковиной под углом в 45 градусов, поскольку зубная щетка была привязана к крану шнурком и дотянуться до нее можно было, только изрядно нагнувшись. По обеим сторонам от меня охранники тоже наклонялись, не отводя от меня взгляда, пока я двигал щеткой во рту.

Время от 6:50 до 7:40 выделялось на упражнения, которые состояли из хождения взад-вперед в разрешенных пределах шести плиток. Охранники сопровождали меня по обеим сторонам, шагая и поворачивая в унисон со мной, сохраняя эту конфигурацию и по необходимости регулируя дистанцию, чтобы я не сбился с пути, — как бы это ни было маловероятно. Вместе мы составляли самый маленький в мире строевой расчет и со временем достигли идеальной безмолвной координации, улавливая малейшие изменения ритма.

Перед завтраком приходил врач и проверял пульс, давление и уровень сахара в крови. Затем клал мне на ладонь несколько таблеток, но не тех, что я привез с собой, — две, регулирующие давление, одну — сахар в крови, а еще три, по его словам, были витаминами. Я страдал от бессонницы и шума в ушах, так что он добавлял еще две белые таблетки, которые, как он говорил, успокаивают нервы.

Завтрак был в 7:40. От ужина предыдущим вечером его отделяло тринадцать часов, и к тому времени от голода я уже чуть не падал в обморок. Еду всегда приносили на пять минут раньше, и у меня было ровно восемь минут на ее поглощение. Каждый шаг этого процесса следовал распорядку, начиная с моей просьбы подвинуть стул к столу. Из приборов мне выдавали только пластиковую ложку.

Завтрак состоял из очищенного яйца, сваренного вкрутую, молока, одной паровой булочки и небольших порций гарнира вроде стручковой фасоли со свиным фаршем или овощей в перечном масле. Некоторое время мне подавали капусту с водорослями, но после нескольких приступов диареи ее убрали из меню. Иначе я бы расходовал слишком много туалетной бумаги, а ее количество было ограничено, поскольку бумагу выдавали из запасов охраны. Каждый раз, когда я испражнялся, охранник внимательно смотрел, как я вытираю зад.

Кое-что в завтраке выглядело подозрительно: каждый день в яйце недоставало небольшого сегмента, размером примерно с горошину, и в паровой булочке тоже. Я не мог понять, в чем дело, пока однажды охранник не сообщил по секрету, что они хранят эти кусочки в качестве образцов — на случай лабораторной экспертизы, если вдруг со мной что-то случится.

Три с половиной часа, от 8:10 до 11:40, формально предназначались для «размышлений», но на деле большую часть этого времени занимал допрос, обычно начинавшийся в 9:10 утра.

Для обеда выделялось время с 11:40 до 12:10. Мне подавали четыре блюда и суп: обычно тушеную свинину с водорослями, сельдерей с луковицами лилии, мелко нарезанную свинину в остром соусе, тофу с зеленью и яичный суп. За восемь минут я успевал все съесть, и оставалось еще пять на то, чтобы помыть контейнеры и передать охраннику, который забирал их с собой в конце смены (после того, как их у двери осматривал другой охранник). Иногда врач приходил в обеденный перерыв, а если нет, то оставшееся время мне велели просто сидеть на стуле.

Смена охраны всегда происходила точно в назначенный час. Дверь открывалась только снаружи, и, пока входили одни, другие выходили, завершая весь цикл за две минуты. Однажды у охранника прихватило живот, и ему срочно понадобилось в туалет. Ему не разрешалось пользоваться моим, все, что он мог, — это схватиться одной рукой за больной живот и лихорадочно махать другой в камеру внутреннего наблюдения. Секунды шли, но все его попытки привлечь хоть какое-то внимание скрытых наблюдателей были тщетны. Он уже сложился пополам, и у меня не оставалось выбора, кроме как «приказать» ему использовать мой туалет. Он рванул туда, а когда вышел, весь запас моей туалетной бумаги закончился.

Потом, от 12:10 до 13:00, в течение пятидесяти минут я должен был ходить.

Тихий час — с 13:00 до 14:30.

С 14:30 до 17:40 — очередной допрос.

Ужин был с 17:40 до 18:10. Перед едой являлся врач и выдавал мне лекарства. Сначала он давал их охраннику для проверки дозировки, а уходил, только убедившись, что я положил таблетки в рот. Охранник заставлял меня показывать язык, чтобы удостовериться, что я проглотил таблетки, и тогда мне наконец разрешали приступить к еде.

После ужина я отрабатывал последние пятьдесят минут моей ежедневной нормы по ходьбе.

Время между 19:10 и 21:00 предназначалось для записи «материалов самонаблюдения».