1000 лет радостей и печалей

Вернувшись в Пекин, Мао сделал резкое заявление под лозунгом «Огонь по штабам!» — это была прямая атака на руководство КПК, и вскоре на линии огня оказались все представители власти. После этого, будто вода из пожарного шланга, хлынули революционные массы — из каждого цеха, каждой школы, каждой улицы, стремительно организуя крупные соединения, которые бурлили по всей стране в городах и селах, на фабриках и в шахтах — от больших городов до дальних границ.

В следующие несколько недель Мао восемь раз поднимался на врата Тяньаньмэнь, теперь уже в зеленой военной форме и вместе со ближайшим товарищем по оружию Линь Бяо, одним из немногих оставшихся представителей старой гвардии (который потом предаст его). Восемнадцатого августа на первом из таких митингов, в ходе которого на площади собралось около миллиона хунвэйбинов, студентка повязала Мао на рукав красную повязку, а он призвал ее к воинственности — этот совет многие юные радикалы истолковали как сигнал вести себя еще агрессивнее в борьбе с врагами Мао. Председатель снова и снова выходил приветствовать огромные толпы, советуя им думать, действовать и бунтовать еще смелее. «Не боясь плахи палача, отважьтесь стащить императора с коня»[27], — убеждал он, но этим императором, конечно, был не он, а руководящая бюрократия, которую Мао считал своим врагом.

Двадцать третьего августа 1966 года хунвэйбины привели в Храм Конфуция в Пекине нескольких писателей, в том числе старого друга Ай Цина прозаика Лао Шэ. Там их обвинили в преступлениях и жестоко избили. На следующее утро тело Лао Шэ было обнаружено в озере неподалеку. В тот же день замучили до смерти Ли Да, ректора Уханьского университета; десять дней спустя в своем доме в Шанхае повесились Фу Лэй, знаменитый переводчик Вольтера и Бальзака, и его жена Чжу Мэйфу. Начался красный террор.

Однажды утром в Шихэцзы я увидел, что на улочке около нашего дома, обычно очень тихой, собралась толпа. Люди читали свежие плакаты. Там часто упоминался мой отец, и два иероглифа его имени были перечеркнуты красной краской, чтобы показать его статус изгоя. Я не мог понять, что означают эти общие формулировки, которыми были усыпаны плакаты, — «Сорвите ложную личину Ай Цина», «Обнажите контрреволюционную сущность Ай Цина» и «Вытащите на свет затаившегося правого», но они явно не сулили ничего хорошего ни отцу, ни нам. На плакатах даже ругали «странную и вызывающую одежду» моей матери, ужасаясь ее высоким каблукам и облегающим платьям.

Авторами плакатов были актеры и писатели, образованные люди вроде моих родителей, и они часто гостили в нашем доме. Теперь, с началом политического шторма, они держали нос по ветру, предавая и оговаривая других в надежде улучшить свое положение.

Некоторое время спустя тем же летом, когда мы обедали, в дом ворвалась толпа молодежи в зеленой военной форме с повязками хунвэйбинов на рукавах. Громко зачитав несколько цитат председателя Мао, они принялись обыскивать дом. К этой задаче они подошли очень ответственно: отрывали половицы, пролистывали каждую книгу, перебирали все письма и фотографии в поисках чего-нибудь подозрительного. В итоге они вывезли на тележке отцовские рукописи, письма и другие личные вещи, оставив после себя полный разгром.

Сестра плакала, расстроенная потерей изящных вещиц, который отец собирал всю жизнь, а он пытался ее утешить. «Вещи не главное, — сказал он. — Пусть оставляют себе, если хотят». Для него значение имели только рукописи. Но длинную поэму о Шанхае и неопубликованные заметки, написанные в Большой северной пустоши, восстановить не удалось.

Все полки отца были заставлены литературой, но он собирал и художественные альбомы. Когда я был маленьким и не умел еще читать, мне доставляли радость тома с яркими обложками и иллюстрациями: позолоченные Мадонны, офорты Рембрандта, архитектура классицизма и Ренессанса. Все они окрыляли мое воображение. Я также помню сборники поэзии Уитмана, Бодлера, Маяковского, Лорки и турецкого поэта Назыма Хикмета. Меня завораживали иллюстрации Пикассо к поэтическому сборнику Поля Элюара, а также китайские ксилографии раннего революционного периода и традиционные вырезанные из бумаги ажурные картинки, которые отец купил в Яньане. Когда переворачиваешь страницы книг, от них исходит уникальный аромат, который сразу сообщает, что они совершенно из другого времени и места. С ранних лет мы знали, что отец очень дорожит этими книгами и альбомами, так как его лицо светлело, стоило ему заговорить о них. Они помогали отцу отвлечься от невзгод.