1000 не одна боль

Его тело пахло дымом, терпким кофе и сладким кальяном. И я не могла даже представить, что этот запах все еще мне безумно нравится и кожа у него горячая, как кипяток. Всего лишь несколько дней назад я млела и с ума сходила в его объятиях… а теперь боялась его рук как огня, потому что знала какую боль они умеют причинять.

Но это был странный жест, повергший меня в ступор, как и слова его, сказанные срывающимся голосом так не похожим на тот, которым он говорил со мной прежде. Не приказным, не властным, а каким-то отчаянным, с хрипотцой, словно он в этот момент потерял над собой контроль… но я все еще помнила, как этот же голос рычал у меня над ухом, пока он раздирал меня изнутри свой отвратительно жестокой похотью. Так что потом несколько дней мое собственное тело напоминало мне сплошной синяк, а там кровило и пекло. От одной мысли, что он снова попытается в меня войти все мышцы сводило судорогой.

И противоречием снова думать о том, что ибн Кадир не отдает меня Асаду, держит мертвой хваткой и я пока не знаю, что это значит, но скорей всего именно то, что и сказал его брат Раис — он не намерен расставаться со своей новой игрушкой, а я бы отдала все на свете, чтобы вернуться домой. Что угодно… я бы даже могла сбежать к Адасу или идти одна по пустыне, лишь бы ибн Кадир больше не насиловал мое тело. Он разворовал все мои представления о плотской любви и теперь каждое его прикосновение ассоциировалось только с пыткой, только с болью.

Но вопреки всем этим мыслям я податливо прижалась к его груди, не в силах сопротивляться невероятно приятному ощущению защищенности в его руках. Защищенности от всех, кроме него самого. Я вдруг, с каким-то острым неверием в собственные догадки, подумала, что бедуин и правда неравнодушен ко мне. И, наверное, это и есть мое проклятие, лучше бы ему было наплевать, лучше бы я ему не нравилась, и он не желал меня и не смотрел на меня с таким голодом от которого кровь стыла в венах. Аднан ибн Кадир сходит по мне с ума. Неожиданно эти мысли вызвали ворох мурашек, побежавший по коже мелкой россыпью и сердце опять забилось еще быстрее, когда его пальцы погрузились в мои волосы и с каким-то отчаяние зарылись в них сильно ероша и перебирая их.

Стало приятно… я всегда любила чтобы трогали мои волосы. А у него были очень умелые пальцы, он мог быть ласковым, когда хотел.

— Отвезу тебя в Каир, а потом вернусь отрежу ублюдку яйца, чтоб не смел зариться на то, что принадлежит мне.

— А если он тебя убьет?

Спросила неожиданно, скорее подумала вслух, и Аднан вдруг оторвал меня от своей груди внимательно всматриваясь в мои глаза.

— И что? Разве не этого ты хочешь? Или боишься, что когда меня не станет твоя участь станет еще более незавидной, чем со мной?

Несмотря на слова, которые он говорил его пальцы продолжали перебирать мои волосы, словно жили отдельной жизнью от этих пронзительно ярких глаз, выражения которых я начала бояться.

— А может быть еще хуже?

Теперь взгляд стал невыносимо острым, словно резал меня на куски.

— Может… Как здесь рядом со мной, так и не здесь. Но я бы не хотел, чтоб ты об этом узнала, Альшита.

— Почему? Разве тебе не все равно как умрет грязная, русская шармута?

Он прищурился и склонил голову к плечу, всматриваясь в мое лицо, словно считывая с него нечто неподвластное мне самой.

— Не все равно…, - костяшки пальцев прошлись по моей щеке очень мягко, — ты не умрешь пока я не позволю тебе умереть. И ты… ты не шармута.

Убрал прядь волос с моего лица назад, приглаживая волосы большой, широкой ладонью, на запястье звякнули металлические знаки, которые наверняка что-то означали.

— А кто я?

— Моя женщина…

Опустил взгляд к моим губам и еще нижу к моей груди и снова впился потемневшим взглядом мне в глаза. Лжец… какой же он лжец. У него уже есть его женщина. А может быть и сотни его женщин. И со своими женщинами не поступают как с вещами их не насилуют и рвут на части. Хотя, кто знает какова любовь в понимании этого зверя и знает ли он вообще, что это значит любить свою женщину.

— Я не чувствую себя твоей женщиной.

И ладонь на моих волосах ожила, стиснул волосы на затылке и приблизил мое лицо к своему.

— Что значит не чувствуешь себя моей женщиной? А кем чувствуешь?

— Твоей вещью, подстилкой шейха, развлечением… но не женщиной.

— А разве это не одно и тоже, Альшита? — Продолжая всматриваться в мои глаза и сильно удерживать за волосы.

— Самое страшное в том, что ты не видишь в этом различия. Ты можешь сколько угодно считать меня своей, но я ею не стану, пока сама не почувствую себя твоей… а я не твоя. И твой никогда…

Вскрикнула потому что его лицо скривилось, и он приподнял меня за волосы над седлом, притягивая к себе еще ближе, сжимая другой рукой за талию.

— Никогда не говори никогда. Станешь. много раз станешь. Бессчётное количество раз будешь моей вещью, подстилкой, развлечением и моей женщиной.