1000 не одна боль

— Отпусти меняяя! Где Аднан? — мой собственный голос звучал как-то глухо и очень хрипло. Наверное, это не я. Это кто-то другой. И песок под ногами разверзается в черную яму, затягивает меня воронкой в какое-то пекло. В котором начинает дымиться и гореть моя кожа. Толкаю его, бью в грудь изо всех сил и смотрю остекленевшим взглядом на носилки и поникших воинов, а вой Анмара заставляет кровь стыть в жилах, и я зажимаю уши руками.

— Пусть он замолчит! Где Аднан? Почему вы вернулись без него?

И это тоже спрашиваю не я… потому что я уже все поняла. Только я не хотела об этом думать. Не хотела давать этой мысли ворваться в меня и изрезать изнутри до костей, а потом раздробить и их. Это ведь все неправда. Он слишком сильный, чтобы вот так… и слишком большой, чтобы поместиться там… на том покрывале.

— Пусти! — простонала, оседая на колени и чувствуя, как Рифат поддерживает меня, не давая упасть. Он вложил мне в ладонь что-то ужасно холодное, и я, скорее, ощутила пальцами, чем увидела или поняла, что это. Вернула ему, точнее, изо всех сил попыталась отдать, но он сжал мои пальцы.

— Отнесите его в пещеру, — и снова этот голос. Кто это говорит? Почему она говорит, а я не могу? — Джабира осмотрит раны и вылечит его. Надо разжечь костер, чтобы он не замерз и нагреть воды.

И в то же время я ощущала, как умираю, как меня разрывает изнутри той самой дикой болью, и куски мяса словно отваливаются от меня, оставляя зияющие раны, истекающие кровью. Но она тоже жжет меня, заставляя дрожать и дергаться от боли. Ломит даже кости, их выкручивает и выворачивает из моих конечностей и из всего тела. Мне кажется, моего сердца больше нет. Оно разорвано в лохмотья, и жуткая тварь сидит внутри меня и пожирает последние куски моей надежды, глотает их и разносит рев по моему телу. Так ревут забитые животные, которых свежуют наживую.

— Пустиии, я хочу его увидеть!

Ударила Рифата в грудь и дернулась изо всех сил.

— Нет! Нельзя. Там не на что смотреть. От него ничего не осталось… Его подготовят, сложат в ящик, и тогда ты сможешь его оплакать!

— В ящик? — посмотрела на Рифата сквозь какой-то красный туман, который обжигал глаза и заставлял щуриться от рези в них. — Зачем в ящик?

— У нас нет гробов… нам не в чем везти тело в Каир. Нужно доставить останки его семье. Но ты сможешь с ним попрощаться до рассвета.

— Какое тело? — переспросила и впилась в плечи Рифата, пытаясь вырваться. Я поняла… я знала, о чем он говорит, но мой разум и та самая дыра в груди не хотели этого принимать. Не хотели верить.

— Аднан мертв, Альшита. Он погиб. Его тело надо отвезти в Каир.

Он объяснял мне очень терпеливо как маленькому ребенку. А мне не надо было объяснять. Я не хотела его слушать. Пусть он замолчит. Я даже зажимала руками уши. Чтобы не слышать, и отчаянно пыталась вырваться. Наверное, я сошла с ума. Потому что я себя не осознавала, я только испытывала мучительную боль и непонимание.

Рифат сильно сжал мои плечи и тряхнул меня.

— Я обещаю, что дам тебе время попрощаться.

— Это бред… все, что ты говоришь, бред. Джабира его вылечит. Она сможет. Неси его в пещеру.

— Там нечего нести. Там куски. Одни куски, Альшита… пойми. Нет его больше.

Куски чего? Моего сердца? Я так и чувствовала, что там лежат окровавленные куски меня самой. Мне хотелось заорать, но я не могла. Я онемела. Хотелось куда-то бежать, но ноги не слушались меня. Я только смотрела на то покрывало и дрожала всем телом.

* * *

— Я видела много горя на своем веку… видела, как матери теряют своих детей, мужья — жен и жены — мужей. Но я никогда не видела, чтобы боль мгновенно сделала из человека живого мертвеца. — очень тихо сказала Джабира и подала Рифату чашку с крепким чаем.

— Она вцепилась в этот ящик и сидит там, глядя в одну точку. А нам скоро в дорогу. У меня нет сил подойти туда и отнять его у нее. Я в глаза ей смотреть не могу…

— Там давно слишком тихо. Попробуй просто зайти и отнять ящик. У тебя нет выбора. Солнце превратит останки в нечто непотребное.

Она смотрела на языки пламени, пока изнутри пещеры доносились мольбы не забирать, такие отчаянные, что ей захотелось обжечь собственные ладони, чтобы не слышать, а потом стоны и шепот на другом языке, всхлипывания и снова мольбы.

Рифат вынес ящик и, выдохнув, поставил на песок. Он весь покрылся каплями пота и, казалось, был белым как мел.

— Спрячь ее до моего приезда. Уведи отсюда в твою вторую пещеру высоко на гору. Я найду вас.

Когда отряд скрылся в предутреннем тумане, осевшем после бури хлопьями над сырым песком, Джабира снова посмотрела на костер. Вот и пришла боль. Страшная, дикая и беспощадная. У счастья всегда слишком короткий срок.

А потом словно подскочила и зашипев, как дикая кошка, бросилась в пещеру. Девчонка как раз поднесла к синим губам флягу и приготовилась сделать глоток, а на каменном полу поблескивали белесые хлопья порошка. Джабира выбила флягу из рук молодой женщины и, хватив ее за плечи, сильно тряхнула.

— Нельзя! Двоих сразу убьешь! Его душу и сердце убьешь! Ребенка в себе носишь! Продолжение его в тебе растет.