1000 не одна ложь

— Кудрат. Пощади. Это не моя вина. Кудрааааат.

ГЛАВА 12

Меня бросили обратно в сарай и закрыли, заперли снаружи. Вначале я обессиленно упала на матрас, выдыхая от облегчения и чувствуя, как холодный пот струится по всему телу… а потом все же распахнула глаза, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. Кричала Фатима. Громко кричала. Но я ее слышала лучше всех, сарай прямо у столба расположен. Мне видно в окошко, как она извивается на веревках, как корчится и кусает губы.

— Асад. Ты же брат мой. Вступись. Сжалься. О, Аллах, я ничего не сделала. Ничего.

— Лжешь. Сделала. Кадир — муж твой, и ему решать, как тебя наказывать.

— Я же сестра тебе… как ты можешь?

Увидела Асада, и дрожь гадливости прошла волной по телу. Вспомнила его… вспомнила, как будто вчера видела. Лицо это мерзкое, слюнявые губы и ладони, которые шарили по моему телу. Как и укол в шею, с которого начался весь мой кошмар.

— Сама мужа себе выбрала. Меня не спросила. Легла с ним. Теперь терпи. Аллах велел мужу во всем подчиняться. Вот и подчиняйся.

— Прокляну.

— Проклинай. Проклятьем больше, проклятьем меньше.

Асад мимо прошел и в песок сплюнул у ног Фатимы, а та снова взвыла, пытаясь руки освободить.

— Пить дай. Жарко мне. Дышать нечем. На пекло повесили. От жажды умру.

— Значит, такова твоя участь.

Крикнул Асад и рассмеялся, разговаривая еще с кем-то. Наверное, я должна была радоваться и злорадствовать, но я ничего подобного не испытывала. Я ужаснулась в очередной раз тому беспредельному хаосу, который творился здесь. И особенно равнодушию брата к судьбе своей сестры. Да, Фатима меня ненавидела и желала мне смерти, но… но я знала почему, и я ненавидела ее так же сильно. Смерти не желала, могла лишь понять. Понять, что значит любить и осознать, что твой мужчина желает другую, спит с другой… с другими. И их много, их всегда много, и тебе найдется замена. Нет уверенности ни в чем. Я бы отнесла ей воды, если бы меня здесь не заперли, и когда пришла Зухра с тазом воды и кувшином, я взмолилась, чтоб она дала попить несчастной, висящей на столбе. Женщина подняла на меня огромные карие глаза в искреннем недоумении.

— Кого пожалеть? Фатиму? Эту змею ядовитую? Я бы яду ей отнесла.

— Она человек… она прежде всего человек, даже если и совершила самое страшное зло на свете, ее надо судить и потом наказывать по законам человеческим, а не звериным.

— У нас свои законы… она посмела проявить своеволие, неуважение к своему Господину и тронула то, что ей не принадлежит. Из-за нее погибли люди и сбежали псы, которых отлавливали неделю и готовили охранять деревню. Если ее казнят, я не удивлюсь.

Зухра поставила чан и принялась развязывать завязки на моей джалабее.

— Как же они вас избили. Синяки везде… А вы жалеете ее.

— Потому что я не она.

Зухра больше ничего не сказала, она обтерла мое тело водой с мылом, вымыла мои волосы и помогла надеть чистую одежду. Фатима теперь тихо поскуливала и иногда звала то Кудрата, то своего брата.

* * *

Он пришел ко мне совершенно неожиданно. Распахнулись двери сарая, и ибн Кадир тяжелой поступью вошел в лачугу. Я приготовилась к тому, что пришел и мой черед расплачиваться за побег, и когда Аднан приблизился ко мне, преодолевая расстояние несколькими широкими шагами, я инстинктивно закрылась руками. Но он убрал мои руки и привлек к себе рывком, а потом обнял, заставив зарыться лицом ему в шею.

— Думал, не найду уже… думал, это конец.

Шепчет очень тихо, словно сам себе, лихорадочно перебирая мои волосы, сжимая их пальцами, почти причиняя боль.

— Пусть бы был конец. Не трогай меня… не прикасайся ко мне.

Уперлась руками ему в грудь, отталкивая, но он впился мне в волосы и не дал увернуться из его объятий.

— Конец будет, когда я решу, Настя.

Наверное, только сейчас я заметила, что он больше ни разу не назвал меня Альшитой. Как все противоречиво в этом мире, но именно сейчас мне до боли хотелось, чтобы он опять ласково назвал меня своей Зимой.

Но те времена прошли и канули в небытие, и сейчас нас обоих сжирала ненависть друг к другу. Все кончено, и как прежде уже никогда не будет. Он не поверит в правду, а если и поверит, разве я смогу поверить ему снова и простить ему всю ту боль, что он мне причинил? Потрогал пальцами мои синяки. Сведя брови на переносице, тихо выругался.

— Никто больше тебя не тронет. Сегодня я здесь останусь, а завтра в Каир выезжаем. Раздень меня, оботри и рядом ложись. Я устал с дороги. Отдохнуть хочу.

Приказал, как своей вещи, как будто, и правда, рабыне. Я не пошевелилась, глядя ему в глаза в упор.

— Я сказал — раздень меня, как и положено рабыне.

— Я не рабыня и рабыней никогда себя не признаю.

Дернул меня к себе за шиворот.

— Ты будешь тем, кем я скажу. Ты будешь тряпкой, рабыней, столиком или табуретом. Надо будет — станешь ковриком.

— Не стану. Можешь бить меня или кожу сдирать живьем. Но я никогда не буду унижаться. Я не такая, как все они… твои… жены. Не дождешься.

Он расхохотался не злобно, а оскорбительно, заставляя меня всю сжаться от ярости.