10000 литров чистого ужаса

— Если бы там были люди, нам бы открыли. Очевидно, там никого нет. Ну, а если мы на кого-то наткнемся, то объясним, что у нас раненый и что девушка пропала. Думаю, нас поймут.

Ивана снова посмотрела на окно. Оно было не очень высоко. Метров пять, не больше, можно взобраться по водосточной трубе, потом закинуть ногу на подоконник… Главное, чтобы удалось его открыть. Она изложила свой план Патрису, который посмотрел на нее как на умалишенную.

— А если мы наткнемся на людей, которые нас не поймут? — спросил он с ноткой иронии в голосе.

Ивана не ответила.

— Я поднимусь, — сказала она. — Попробую открыть окно, если получится, лезь за мной. Или ты предпочтешь подождать здесь один?

Патрис покосился на деревья, вздымающиеся в нескольких шагах, на глубокую черноту озера.

— Нет… Я с тобой.

Ивана улыбнулась и полезла вверх.

Водосточная труба крепилась к кирпичной стене большими, выступавшими на несколько сантиметров гвоздями, два ряда кирпичей, положенных под прямым углом к стене, видимо, защищали ее от ветра. Поэтому лезть оказалось легко: надо было только прижаться к стене и главное — не поскользнуться.

— Ну как? — спросил Патрис, когда она добралась до уровня окна.

— Хорошо, — ответила она, стиснув зубы от напряжения.

Заглянуть в окно Ивана еще не могла, видела только дверной косяк. Она посмотрела вниз и подумала, что пять метров — это высоко, и упасть с такой высоты наверняка очень больно. Потом наклонилась и, держась одной рукой, попыталась ногой открыть окно.

Конечно же, створки даже не шелохнулись. Ивана почувствовала, как ее захлестывает разочарование, почти тотчас же перешедшее в ярость. Сказав себе, что терять все равно нечего, она резко выбросила ногу вперед и разбила окно.

— Что ты делаешь? — крикнул Патрис и отскочил, уворачиваясь от посыпавшегося стекла.

— Ничего!

Носком ботинка Ивана расшвыряла острые осколки, затем, в позе столь же опасной, сколь и неудобной, принялась ощупью искать шпингалет. Раздался щелчок, и окно открылось. Ивана скользнула внутрь.

Она оказалась в пустой и холодной комнате. Под потолком совершенно неуместный абажур, разрисованный сценами охоты, освещал пыльный пол. Ивана высунулась из окна.

— Все в порядке, давай полезай!

Патрис неуклюже вскарабкался по трубе и, тяжело дыша, ввалился в открытое окно. Он огляделся.

— Немноголюдно здесь…

Ивана кивнула на дверь.

— Пошли поищем. Если ничего не найдем, вернемся в шале.

Эта перспектива зажгла огонек надежды в глазах Патриса.

— Так и сделаем, — кивнул он. — Пошли.

Ивана осторожно толкнула дверь и вышла в коридор, тоже слабо освещенный. Патрис по-прежнему следовал за ней. Она открыла вторую дверь, за которой оказалась детская: небесно-голубые обои, картинка с олененком Бемби на стене. На маленьком письменном столе стояла фотография. Ивана посмотрела: маленькая девочка на крыльце этого самого дома улыбалась в объектив.

— Взгляни, — сказала она, протянув фотографию Патрису.

Патрис взял ее и посмотрел.

Лицо его побелело, рот открылся.

— Что такое? Что с тобой?

— Эта девочка… — еле выговорил он. — Это… Лоранс. Моя сестра.

25. Патрис

Патрис держал фотографию дрожащей рукой. Но он все-таки был ученым или, по крайней мере, пытался быть.

Он знал, что ум подлинно научного склада должен быть открытым и критическим одновременно и только таким образом можно, поработав мозгами, понять этот мир. А если что-то остается непонятным, то непонимание логично с учетом состояния знаний на данный момент. Иными словами, для Патриса знание было лестницей, по которой человечество карабкается со ступеньки на ступеньку к пониманию.

Но сейчас он ничегошеньки не понимал.

В логической цепочке событий что-то дало серьезный сбой: он смотрел на фото своей сестры у двери дома, про который ему всегда говорили, что в нем никто не живет… Это само по себе не укладывалось в голове, но тут он еще мог найти объяснения. Надуманные объяснения, но все же: похищение, например, какими-нибудь психами, мечтавшими о ребенке… Почему бы нет, идиотизм конечно, но годится для уголовной хроники.

Однако было еще кое-что. То, чему разум Патриса отказывался верить, хотя он это видел своими глазами: на фотографии сестра стояла. Его сестра, которая не могла ходить, которую он, сколько себя помнил, видел лишь на руках у родителей или в инвалидном кресле, его сестра, которую круглый год дважды в неделю возили на сеансы логопедии и в бассейн, чтобы ее ноги не атрофировались совсем, не отсохли, как ветви дерева в засуху, его сестра не могла стоять на ногах.

Патрис был еще маленьким, но ему объяснили, что сестра никогда не сможет ходить. Никогда. Что-то было не так в ее позвоночнике, и никто, никакие врачи ничего не в силах с этим поделать.