101 разговор с Игорем Паниным

– Известность вам принёс роман «Хозяйка истории», ставший финалистом российского Букера в 2001 году. Чем это событие для вас стало?

– Тем и стало, что роман обратил на себя внимание. Кое-кого он сильно разозлил, но в целом вызвал интерес. Только читать его надо не в журнальной, сильно сокращённой редакции, а в книге, и только так. Надеюсь, скоро переиздадут. С добавлениями.

– Последующие шорт-листы «Национального бестселлера» уже не так радовали?

– Во всяком случае, не огорчали. Но, знаете, лёгкий абсурдизм, присущий некоторым моим сочинениям, похоже, отзывается и в моей жизни. Если вспомнить ещё «Большую книгу» и премию «Нос», я в шорт-листах шесть раз побывал, а кроме того, «лонги» были. Мне уже самому казаться начинает, что это миссия у меня такая – константным присутствием привносить элемент абсурда в славную идею премиального процесса. Сам-то я к этому спокойно отношусь. Отметят или нет книгу премией – на её достоинствах и недостатках это никак не отразится.

– Вас называют блестящим стилистом, а сами вы что думаете о своей прозе?

– Думаю, что, как бы меня ни называли, самому мне лучше не думать о собственной прозе. А то будет, как с той сороконожкой, которая разучилась ходить, задумавшись об особенностях своего шага.

– К вам обычно ещё применяют эпитет «поэт», но я вот заглянул в «Журнальный зал» и не обнаружил ваших стихотворных подборок. Вы давно уже не пишете стихов? Или публикуете их в каких-то экзотических изданиях?

– Вы правильно сказали «ещё применяют». Это по старой памяти. Стихи редко пишу, а когда-то много писал. Было время, когда не мог не писать, а сейчас могу. Значит, что было, то прошло. А печатался в разных сборниках коллективных и антологиях. Скажем, я участник антологии «Поздние петербуржцы», составленной Виктором Топоровым в начале 90-х. Я – единственный из той замечательной антологии, кто так и не выпустил персональную поэтическую книгу. Как-то не очень понимаю, что с этой книгой делать. Друзьям дарить? Жене? Но жена и так всё читала. Может быть, и надо издать. Но я даже не знаю, как издают стихи. Прозу – знаю. Это когда спрашивает издатель: нет ли нового чего. Отвечаю: есть. Оно и выходит. А про стихи никто не спрашивает. Значит, никому и не надо.

– А драматургия?

– А пьесы – наоборот, их издают и переиздают. Некоторые изданы по нескольку раз. И это при том, что сейчас мало кто пьесы читает. Я вот люблю пьесы читать. Читаешь, а у тебя спектакль в голове, и никакого театра не надо. И сам пишу с мыслью о читателе, чтобы можно было глазами воспринимать. Может быть, поэтому кое-что из моих пьес даже включают в прозаические сборники. И правильно – пьеса должна читаться не хуже прозы.

– Вы окончили Ленинградский институт авиационного приборостроения, но работали, в частности, сторожем. Как так вышло? И насколько это занятие расширило, так сказать, ваш писательский кругозор?

– Да я недолго сторожем работал – полгода всего. Это мой персонаж в романе «Грачи улетели» всю жизнь сторожем работает. Но многие, прочитавшие роман, думают, что, значит, и я такой же вечный сторож. А тогда в ленинградских сторожках и котельных сплошь и рядом сидели литераторы, чаще всего поэты, иногда и с двумя высшими образованиями. Вот и со мной что-то такое случилось – рифмы, образы мной овладели, ну и решил не в аспирантуру пойти, а в кочегары. Только меня в операторы газовых котельных не взяли, а на сторожа почему-то сгодился. Это называлось «стрелок ВОХР» – звучало грозно, зловеще почти, но ничего стреляющего нам не давали, конечно. Я даже не знаю, что там требовалось охранять. Ничего не требовалось. Просто в штатном расписании Метростроя была такая ставка предусмотрена. Вывозили самосвалы глину от шахты метро, а я в сторожке сидел, читал, сочинительствовал, осмыслял своё место под солнцем, – в общем, как вы говорите, расширял кругозор.

– А в Литинститут для чего поступали? Вы же учились на заочном, а это не совсем то…