101 разговор с Игорем Паниным

– Насчёт гениев не знаю: не видела. Что же касается нашего поколения, то с эпохой, несмотря ни на что, нам повезло. Все мои плюс-минус ровесники: Дима Быков, Вадим Степанцов, Виталий Пуханов, Вера Павлова, Лена Исаева – состоялись. Ведь чем были перестроечные годы? Страна заново открывала для себя свою литературу, в частности, Серебряный век и русское зарубежье. «Толстые» журналы распирало от публикаций, за ними стояли в очереди, зачитывали до дыр. Но всякой эпохе перемен нужны не только мёртвые, но и молодые писатели: она реабилитирует тех, кого гнобила, и лихорадочно ищет новые имена. Мы тогда пришлись ко двору: нас печатали, читали, приглашали выступать. Моя первая публикация состоялась, что показательно, в 85-м году в альманахе «Поэзия». Через пару лет вышла подборка в «Юности». Вы не поверите, но эта «юношеская» публикация повлекла за собой шквал звонков и гору писем. Когда я приехала в редакцию, мне вручили мешок с этими письмами. Сегодня такое даже представить трудно. Нас вынесла волна перестройки. Думаю, мы последнее поколение, чьи стихи вызвали какой-то резонанс в обществе. Ведь перестройка была как бы второй «оттепелью», а мы как бы «шестидесятниками». Но именно «как бы». На нынешних молодых смотрю с глубоким сочувствием: тяжело начинать в такое глухое время, когда всё можно и ничто не нужно, когда все разбрелись по тусовкам, группам, салонам, союзам.

Один лагерь ничего не хочет знать о другом, в каждом свои кумиры, свои премии. Не представляю, как сегодня можно заявить о себе, какими качествами нужно обладать, чтобы стать по-настоящему – в масштабах страны – известным. Разве что действительно нужно быть гением.

– А сейчас вы ощущаете пристальное к себе внимание со стороны читателей, критиков?

– Читателей ещё туда-сюда, а критиков абсолютно нет. Меня в упор не видят и, что хуже, не слышат. Но я по этому поводу не переживаю – просто констатирую факт. Наверное, в молодости такое внимание нужно (и оно, кстати, у меня было), а сейчас, когда уже написан определённый корпус вещей, когда ты уже сказал своё слово, – не особенно. Приходит понимание того, что, – как бы пафосно это не звучало, – если тебе дан дар, его нужно реализовать, выполнить своё предназначение. Я для себя, перефразируя классика, придумала девиз: «Хвалу и пустоту приемли равнодушно».

– Тут ещё, наверное, уместно будет вспомнить о негласном заговоре сетевиков – людей, которые пришли в литературу в конце 90-х и в «нулевые» годы. Есть такое мнение, что многие из них, ставшие в последние годы культуртрегерами, критиками, руководителями популярных интернет-порталов, стараются «не замечать» тех, кто был известен раньше. Мол, вы свою порцию славы получили, и будет с вас, а теперь пришло наше время, мы будем решать, кто тут поэт и о ком следует говорить.

– Иногда действительно приходит мысль: почему все так упорно молчат? Вот я начала писать рассказы, они выходят в «толстых» журналах – и тишина. Я, конечно, давно с этим смирилась, но думается, что это неверно по сути.

– А что должно произойти в стране, чтобы ситуация изменилась? Чтобы люди начали снова интересоваться поэзией и покупать книги стихов по своему вкусу, а не по корпоративным рекомендациям, часто грешащим избирательностью?

– Если в школе урезают часы, отведённые на литературу, если грозятся снова урезать зарплаты учителям, то о чём вообще можно говорить? Я глубоко убеждена: исчезнет литература из школы – исчезнет из жизни. Школа – последний бастион. Нужно решить сначала судьбу Пушкина и Достоевского, а уж потом говорить о статусе современного писателя, о тиражах, критике, гонорарах.

– Тем не менее количество писателей не уменьшается. Все говорят о кризисе в литературе, но в той же поэзии сейчас масса замечательных авторов, сколько новых имён!

– О кризисе в литературе говорят те, кто ничего не читает. А поэзия у нас, на мой взгляд, цветущая: столько имён – и старых, и новых. И это неудивительно: русских человек жив словом. Нужны планомерные и длительные усилия, чтобы сломать этот механизм.