101 Рейкьявик

— А-а, ты в этом смысле… Ты хотел спросить, есть ли у меня еще дети… Нет, это первый…

— А ты никогда не думал посвятить этому жизнь? — продолжаю я.

— Не-е, одного раза хватит… — говорит он и смеется, как будто сказал что-то сверхоригинальное.

— А ты этим заинтересовался, Хлин? — спрашивает Лолла. С целыми 3,5 кг подтекста.

— Ага.

— Ты, наверно, хочешь его спросить, как именно он это сделал.

И смех.

— Попробуй. Это здорово, — ехидно прибавляет она.

Опять смех.

— Да я не о том. Я уже пробовал, — говорю я; на мне мамин взгляд.

— И что, не вышло? — продолжает Лолла.

— Ага. Хотя никогда не знаешь, вдруг от тебя кто-то забеременел… на стороне.

— Ой, правда? — невинно спрашивает мама.

Далее небольшая пауза, пока мне не удается перевести разговор обратно на акранесца:

— Нет. Я просто тут подумал о маме, что если ей опять захочется забеременеть, то, может, вот он…

— Да что ты! У меня других забот хватает, — со смехом перебивает мама.

— Да. Наверно, хватает, — говорю я.

— Хлин у нас юморист, — объясняет Лолла Дизайнеру, который сидит и смотрит на меня, как садовый архитектор.

— Нет-нет. Я тут подумал, а не стать ли мне донором спермы, — говорю я, когда мама отсмеялась, а Лолла отулыбалась.

Хотя неясно, понял ли Дизайнер мои последние фразы.

— Донором спермы! — восклицает Лолла.

— Ага. Или как это называется? Ассистент? Или… — Я замолчал, так и не сказав «спермопроводчик».

Однако между нами воцаряется беременное молчание. И мы все сидим, как семья дураков, мы втроем — как «белый сброд», род такой захудалый, что уже и плодиться не может, три последних динозавра на приеме у доброго ученого Стивена Дизайнерса, который решил спасти вид от вымирания.

— Неплохая, должно быть, работенка, — говорю я, чтобы разрядить атмосферу.

— Ах да, Хлин, ты же у нас безработный. Наверно, это тебе подойдет, — говорит Лолла.

— Ага. О такой работе можно только мечтать, — смотрю на донора, — сколько тебе… — отвожу глаза, — как ты думаешь, сколько за такое платят? — Реакция негативная. — У вас, ну, у тех, кто этим занимается, есть какое-нибудь объединение там? — Густое молчание. — Ну, профсоюз? Хотя нет, вы, наверно, по собственной инициативе…

Я закончил. Говорить о реакции трудно. Дизайнерс кашляет. Лолла смотрит на кофейник. Я наливаю себе кофе. Мама:

— Ну, как у вас там в Акранесе, садов много?

* * *

Я не могу определиться. Я не могу решить, надеюсь ли я на то, что Лолла не доносит этот плод именно из-за того, что отец — он, или наоборот. Не знаю, что лучше. Я его ненавижу. Дизайнерса. Я надеюсь, что отец не он. Надеюсь, что отец не он, и в то же время, что это не я. Я надеюсь… Да. Или как?… Наверно, нет ничего страшного в том, чтоб заиметь ребенка со своей мамой. Хотя нет… Он импотент. Его сперма застывает, как воск. В душевой в бассейне в Акранесе он беструсово машет своим садовым пустоцветом. Они так долго пытались… А сейчас уже поздно. Что сделано, то сделано. Или как?… Тимур — полная клиника. Его все время на чем-то клинит. Ему бы удалось обезводить Лондон.

Я стою в консервном Банке Исландии. Я тут, наверно, уже минут пятнадцать простоял. Видел, как Лолла идет по Лёйгавег. Я не смог заглянуть ей в лицо. Не мог смотреть ей в лицо. После того, что я сделал. После того, что случилось. Здесь народ снимает деньги и делает вклады. Разве то, что уже вложено, обратно вынуть можно? Как сказал таксист: «Сдачу давать правильно». Я выхожу, потом вхожу обратно. Пришел охранник с ключами. Банк закрывается. Я хотел бы, чтоб меня закрыли в банке. Чтоб меня положили на счет. Охранник спрашивает, закончил ли я свои дела. Выпускает меня. На крыльце я не могу решить, рискнуть ли мне пойти домой или спуститься на пристань. И я иду в «К-бар». По дороге утешаюсь тем, что в Париже заработал СПИД. «Для того, чтоб сработало, нужно время». Сказал Тимур. СПИД — не самый быстродействующий способ покончить с собой. На одну постановку диагноза уходит три месяца. Из-за бюрократии. Это как тот «аборт». Чтоб сработало, нужно ждать. На самом деле это даже и не самоубийство, а как бы запоздалый аборт. Смерть — это запоздалый аборт. Очень запоздалый. Через сто лет здесь на Лёйгавег всех заменят. Тогда по этой улице будет ходить совсем другой народ. Кто-то побежит мне навстречу, как будто это и есть жизнь. Ни с того ни с сего заморачиваюсь на том, какой они составят некролог для радио.

«Наш возлюбленный сын, отец, брат, зять, однокашник и однопостельник Хлин Бьёрн Хавстейнссон скончался в Центральной больнице 3 марта с. г. О времени и месте похорон будет сообщено дополнительно. — Берглинд Саймундсдоттир, Олёв Халлдорсдоттир, Халлдор Стефанссон, Хавстейн Магнуссон, Эльса Хавстейнсдоттир и Магнус Видар Вагнссон с детьми».

Магнус Видар Вагнссон… ему-то что делать на моих похоронах? И бабушек я забыл. Эльсе Хельсиноре, а может, Хельсингёр и Турид… Не помню, какое у бабушки отчество.

Как это — умирать?

«It takes a life, to die»[389], — сказал Гюлли.