101 Рейкьявик

— Они на Рождество собираются вернуться, ну, хозяева квартиры, где она живет, и я на время пригласила ее к нам. Недельки на две, не больше. Так у нас веселее будет, больше народу. Ты не против?

— Нет-нет. Лишь бы покурить принесла. И побольше.

— Ну уж нет, на Рождество здесь никакой травы не будет. Надо нам это дело сбавлять.

— А что ей хочется в подарок?

— Лолле? Вот это вопрос.

— Наверно, фотографию папы. Нет, твою фотографию.

— Подари ей лучше свою. Ты ей нравишься.

— Или трусы. Как ты думаешь, те, которые ты покупала в «Бонусе», у них еще остались?

— Там же были только мужские.

— Вот именно!

— Хлин!

— Берглинд!

До комнаты я добираюсь своими ногами.

Катарина — венгерка. Она живет в Будапеште. Я набрел на нее в интернете. Наша связь длится уже семь месяцев — у меня так долго ни с кем не было. Я смотрю на нее. На ее фото. Она брюнетка, по типу как Сандра Баллок (ц. 3 900 000), только нос поменьше и щеки покруглее. Она прелестная. Лестная. Милая. Прекрасная. Шикарная. Клевая. Офигенная. От нее уже три дня не было ни строчки, и вот сейчас:

«Hi Hlynur!

I am terribly sorry that I have not spoken to you for some time now. There have been examins in my school and I have been terribly buisy. But everything went well, I hope at least, and now we have vacation soon. What are you going to do for Christmas? I will go with some friends to Vienna. Yes, I know the Ritz-club. It is not my type of bar. They play punk rock. Maybe you have friends who like this kind of music. Have you heard the new Oasis record? I like it very much. Hope you have fun on the weekend. I have to be home and study. The last examin is on monday. Until next time. — Kati»[48].

Я снова зацепляю ее фото. Я смотрю на нее. Она — просто обалдейшн. Кати предстает передо мной в чем-то таком венгерском княжеском, в комнате в старинном доме. Желтые степы, окно, может, дерево. Больше я не вижу. У меня нет воображения. Я снова поворачиваюсь на стуле, переключаю на Си-эн-эн, телетекст. Погода в Будапеште: переменная облачность, 2 °C. Выкуриваю две сигареты. Снова зависаю на ее странице, еще раз пробегаю глазами информацию: Катарина Хербциг. Род. 23.07.69. Студентка. Учится на отделении какого-то маркетинга. Живет с родителями. Катарина. Кати. Кати. Кати.

Звонит телефон. Просто, как звонит телефон.

Это Элли. Дядя Элли. Сводный брат отца. Эллинг Адольфссон. Единственный в роду случай внематочной беременности. Вопрос, как он выбрался из бабушки на свет божий. Он, бедняга, такой хилый. К еще вопрос, что это был за Адольф. Сколько я себя помню, дядя Элли всегда был шофером такси. И сколько он меня помнит. Всю жизнь за баранкой. Сам уже стал бараном. Холостяк. Табличка «Свободно» ему к лицу. Бабушка, эта царица Альцгеймера, уже давно забыла, что она его родила, и другие родственники тоже притворяются, что не помнят. А он их всех помнит. Я — последний, кого он еще терпит. Последний из могикан. И он звонит. И звонит. И он все помнит. И все знает. Он все черпает с заднего сиденья своего такси. Притом феноменально узколоб и консервативен. Взгляд на мир через зеркало заднего вида. Сегодня он, против обычного, в ударе.

— А-а, старик, как жизнь и ваще?

Он явно собирается что-то рассказать мне.

— Знаешь, брат, тут ко мне твой папаша заскочил как-то вечерком, я его повез в самый Брейдхольт[49] к этой его бабе, а он, бедолага, опять запил.

— Да, я знаю.

— И прикинь, он мне сказал такую вещь, будто твоя мамаша стала лесбиянкой. Это ваще как, похоже на правду?

— Да, мы тут на днях сменили сексуальную ориентацию.

— Чего?

— Мы с мамой. Мы недавно вместе сменили сексуальную ориентацию.

— Ага. Во-во. От этой, блин, истории несет изрядно, даже ко мне в машину просочилось.

— Что?

— Да вот это самое. И как тебе это, не тяжело? Вот Стейни — он после этого совсем конченый человек.

— Нет. Всегда полон дом девок.

— Ага. Вот ты говоришь… Вот чего. Тебе той ночью ваще повезло. Я тебя видал на Лаунгахлид, а с руки у тебя прямо свисала целая баба.

— Нет, это был кто-то другой.

— Э-э, нет, Хлинушка. Я твой нос завсегда узнаю, хотя он у тебя и короткий. А скажи, как она? Я смотрю, она у тебя такая пробивная, так и рвется в бой?

— Бой, а может, и герл…