11.22.63

И еще там были разбросаны разные игрушки. Среди них и духовое ружье Гарри.

5

Если вы когда-нибудь принимали участие в любительском театральном спектакле — или режиссировали ученические постановки, что несколько раз приходилось делать мне в ЛСШ, — вы можете себе вообразить, какими были для меня дни перед Хэллоуином. Репетиции вначале идут с ленцой, расслаблено. Изобилует разве что импровизация, шутки, а также флирт, пока не установятся оппозиции по половым признакам. Если во время этих первых репетиций кто-то забудет пару слов или ошибется с репликой, это очередной повод посмеяться. Если кто-то из актеров появляется с пятнадцатиминутным опозданием, он или она получат мягкое замечание и не больше этого.

Как только премьера начинает казаться уже не недостижимой мечтой, а реальностью, импровизации отпадают. И уже никто не дурачится, и хотя шутки еще имеют место, смех, который их сопровождает, начинает звучать нервной энергией, которой до этого не было слышно. Перепутанные монологи и пропущенные реплики больше не веселят, а скорее бесят. Когда актерский состав уже определился и премьера через каких-то несколько дней, чье-то опоздание может спровоцировать серьезную нахлобучку от режиссера.

Наступает главный вечер. Актеры одеваются в костюмы, гримируются. Кое-кто из них откровенно боится; все чувствуют себя не совсем готовыми. В скором времени они появятся перед залом, полным людей, которые пришли увидеть их в великолепии и славе. То, что казалось далеким на голой сцене, вначале разбора ролей, наконец-то настало. И прежде чем поднимется занавес, какой-то Гамлет, Вилли Ломен или Бланш Дюбуа[221] должны броситься в ближайший туалет, так как их потянет блевать.

Поверьте мне. Я знаю.

6

На рассвете Хэллоуиновского дня я оказался не в Дерри, а посреди океана. Посреди штормового океана. Я вцепился в леер какого-то большого судна — вероятно, яхты, я так думаю — которое находилось в мгновении от затопления. Гонимый штормовым ветром дождь хлестал мне лицо. Огромные волны, черные возле основания и в зелено-пенных барашках на верхушках, катились на меня. Яхта поднялась, колыхнулась, и потом резко упала вниз, закручиваясь диким винтом.

Я проснулся от этого сна с сильным сердцебиением, скрюченные пальцы все еще старались удержаться за тот леер, который придумал в сновидении мой мозг. Тем не менее, не только мозг, так как кровать все еще ходила ходуном вниз и вверх. Казалось, мой желудок сорвался с тех швартовочных мышц, которые должны были удерживать его на месте.

В такие минуты тело почти всегда разумнее, чем мозг. Я откинул простыни и бросился в ванную, по дороге через кухню перекинув тот ненавистный желтый стул. Позже у меня будут саднить пальцы на ногах, но тогда я это едва заметил. Я старался перекрыть себе горло, но достиг в этом лишь частичного успеха. Из глубины горла в рот сочился какой-то странный звук. Ульк-ульк-бульк-урп, приблизительно так это звучало. Мой желудок был яхтой, той, которая сначала поднимается, а потом ужасным винтом падает вниз. Я упал на колени перед унитазом и выплюнул из себя последний ужин. Следом пошли обед и вчерашний завтрак: о Боже, яйца с ветчиной. Как только я увидел все это сияющее сало, как меня вновь замутило. Дальше наступила пауза, а потом ощущение, что все съеденное мной за прошлую неделю покинуло здание.

Едва я поверил, что все, в конце концов, закончилось, мои внутренности извергли ужасный водянистый поток. Я вскочил на ноги, с грохотом опустил кольцо унитаза и сумел сесть раньше, чем из меня вырвалась та водянистая масса.

Но нет. Далеко еще не все. Как только кишки взялись за работу, мой желудок выдал еще один сногсшибательный бросок. Оставалось одно, и я это сделал: наклонился и вырыгал в рукомойник.

Так продолжалось до полудня Хэллоуиновского дня. К тому времени оба мои исходные порта уже не продуцировали ничего, кроме жиденькой кашки. Каждый раз, когда меня выворачивало, каждый раз, когда мои кишки схватывало судорогой, я думал одно и то же: прошлое не желает изменяться; прошлое упирается.

Но я настроил себя быть там, куда Фрэнк Даннинг прибудет сегодня вечером. Даже если так и буду рыгать и срать грязной водичкой. Мне нужно быть там. Даже если это меня убьет, я обязан быть там.

7

Когда я после полудня в ту пятницу вошел в аптеку на Централ-стрит, за прилавком стоял ее владелец, мистер Норберт Кин. Вентилятор у него над головой вертел деревянными лопастями, поднимая его еще уцелевшие волосы в каком-то танце: паутину под летним бризом. Одного взгляда на это хватило, чтобы мой оскорбленный желудок вновь выдал предупредительный хлюп. Внутри своего белого хлопчатобумажного халата аптекарь был худым — почти высушенным, — но, когда он увидел меня, его бледные губы скривились в улыбке.

— Друг мой, у вас такой вид, будто немного перепилили.

— Каопектат[222], — проговорил я охрипшим голосом, который показался мне совсем чужим. — Есть? — задумываясь, а изобрели ли его уже в это время.