11.22.63

Уже вскоре после разговора с Чезом Фрати я решил действительно осмотреть литейку Киченера. Заброшенный завод занимал большой длинный поросший сорняком пустырь на северной окраине города, и действительно, было похоже, что, когда сюда дотянется продолжение шоссе «Миля за минуту», этот участок может стать замечательным местом для торгового центра. Но в день моего визита туда — когда дорога превратилась в убийственную для кардана дикую мостовую, я оставил машину и отправился дальше пешком — она выглядела, словно руины какой-то древней цивилизации: «Смотрите на мои творения, вы, могущественные, и дрожите»[215]. Груды кирпича, и ржавые обломки старых механизмов торчали из высокой травы. Посредине лежала давно упавшая дымовая труба из огнеупорного кирпича, ее закопченное огромное жерло зияло тьмой. Наклонив голову и немного согнувшись, я мог бы в нее запросто войти, а я отнюдь не был похож на коротышку.

Много чего я увидел в Дерри в течение тех недель перед Хэллоуином, я достаточно почувствовал Дерри. Постоянные жители были со мной вежливыми, тем не менее — за единственным исключением — никогда не дружелюбными. Исключением оставался Чез Фрати, и, оглядываясь назад, я все еще удивляюсь, почему его спонтанная откровенность не показалась мне странной, но я тогда был целиком поглощен мыслями о более важных вещах, и Фрати вовсе не казался мне кем-то очень важным. Я думал: «Иногда жизнь просто сводит тебя с дружелюбным парнем, вот и все». Естественно, я представления не имел, что Фрати был приставлен ко мне человеком по имени Билл Теркотт.

Билл Теркотт, он же Безподтяжечник.

2

Беви-из-плотины говорила, что, по ее мнению, плохие времена в Дерри прошли, тем не менее чем дольше я осматривался в городе (и чем глубже чувствовал его — это главное), тем больше крепло мое впечатление, что Дерри не такой, как другие. С Дерри что-то было не в порядке. Я поначалу старался уверить себя, что дело тут во мне, а не в городе. Я был человеком внесистемным, временным бедуином, и любое место я должен был бы ощущать пусть немного, но чужим, как-то искривленным — как те, похожие на тяжелые сновидения города, которые описывает в своих романах Поль Боулз[216]. Поначалу это казалось убедительным, но проходили дни, я продолжал исследовать мое новую окружающую среду, и моя убежденность слабела. Я даже начал ставить под сомнение утверждения Беверли Марш, что плохие времена прошли, и представлял себе (в те ночи, когда не мог заснуть, а таких было не мало), что она тоже в этом сомневалась. Не заметил ли я тогда зернышка неуверенности в ее глазах? Выражения человека, который самый не совсем верит, хотя и очень хочет верить? Или даже нуждается в вере?

Что-то злобное, что-то плохое.

Некоторые пустые дома, которые, казалось, вылупляются на тебя глазами людей, которые страдают какой-то ужасной болезнью мозга. Пустой склад за городом, двери медленно открываются и закрываются там на ржавых навесах, сначала представляя тьму, потом пряча ее, и тогда вновь ее представляя. Чей-то разрушенный забор на Кошут-стрит, всего в квартале от дома, где жила миссис Даннинг с детьми. Мне тот забор словно показывал, как что-то — или кто-то — метнулось через него и бултыхнулось вниз, на Пустырь. Пустая игровая площадка с каруселью, которая медленно вращается, хотя там и нет детей, которые бы ее подталкивали, и ветра хотя бы немного значительного, который бы ее крутил, тоже нет. Как-то я увидел, как по каналу, и дальше в туннель под Канал-стрит, проплыл грубой работы резной Иисус. Его длина достигала трех футов. И зубы выглядывали из-за искривленных в брезгливой улыбке губ. Терновый венок залихватски посаженный набок дугой перехватывал ему лоб; кровавые слезы были нарисованы под его фатально белыми глазами. Он был похож на идола культа джу-джу[217]. На так называемом Мосту Поцелуев в Бесси-парке среди надписей, которые декларировали школьный патриотизм и бессмертную любовь, кто-то вырезал слова: СКОРО Я УБЬЮ СВОЮ МАТЬ, а немного ниже кто-то дописал: СКОРЕЕ, ТАК КАК ОНА ПОЛНА ПОЛЕЗНИ. Как-то под вечер, идя по восточному краю Пустыря, я услышал ужасный визг и, подняв глаза, увидел силуэт какого-то высушенного мужчины, который стоял неподалеку, на железнодорожной платформе GS&WM[218]. В его руке поднималась и падала палка. Он что-то бил. Визг прекратился, и я подумал: «Там была собака, и он ее прикончил; он приволок собаку туда на веревке и забил до смерти». Абсолютно никак я не мог об этом узнать, конечно… но, тем не менее, я это точно знал. Я и тогда был в этом уверен, и сейчас тоже.

Что-то злое.

Что-то плохое.