11/22/63

— Зак! Эти обертоны... это же я сам их все провоцировал. Разве не так?

Возможно, он кивнул. Я не уверен.

Прошлое отбивалось от перемен, так как они были разрушительны для будущего. Перемены создавали...

Мне вспомнился старый рекламный клип аудиокассет «Мэморекс». Там хрустальный бокал лопался от звуковой вибрации. Просто от обертонов.

— И с каждым изменением, которое мне удавалась, количество этих обертонов увеличивалось. Именно в этом и заключается настоящая опасность, так? В тех проклятых обертонах?

Без ответа. Возможно, он когда-то знал, а теперь забыл; возможно, не знал этого никогда.

«Легче,  — напутствовал я себя…как делал это пять лет тому назад, когда до первых проблесков седины в моих волосах еще оставалось время. — Легче, не переживай так».

Я поднырнул под цепь, левое колено у меня вскрикнуло, потом на какую-то секунду задержался, постоял под зеленой стеной сушилки, которая возвышалась по левую сторону. На этот раз там не было обломка цемента, который бы отмечал место, где начинаются невидимые ступеньки. На каком расстоянии от цепи они были? Я не мог вспомнить.

Я двинулся медленно, подошвы моих туфель скрежетали по потресканному цементу. Шух-ШВАХ, шух-ШВАХ, — приговаривали шерстоткацкие станки…и тогда, когда я сделал шестой шаг, а потом седьмой, звук изменился на ген-ГЕН, ген-ГЕН. Я сделал следующий шаг. И следующий. Скоро я дойду до конца сушилки и окажусь на том конце двора. Пропала. Пузырек лопнул.

Я сделал еще один шаг и, хотя ступеньки там не было, на короткое мгновение увидел свою туфлю в двух позициях. Она стояла на цементе, но еще и на грязном зеленом линолеуме. Я сделал еще один шаг, и тут уже сам я оказался в двух позициях. Большая часть моего тела стояла возле сушилки Ворумбо в конце ноября 1963 года, но часть меня была еще где-то, но совсем не в кладовке харчевни Эла.

А что, если я выйду совсем не в Мэне, даже не на земле, а в каком-то другом измерении? В каком-то месте с диким красным небом и воздухом, который отравит мне легкие и остановит мое сердце?

Я вновь оглянулся назад. Ленг стоял, где стоял, в пальто, которое хлопало на ветре. Его лицо оставалось таким же невыразительным. «Ты сам себе господин,  — казалось, говорило это лицо. — Я не могу заставить тебя хоть что-то сделать».

Это правда, но если через кроличью нору я не попаду в Стране Будет, я не смогу вернуться в Страну Было. И Сэйди останется мертвой навсегда.

Я закрыл глаза и заставил себя сделать новый шаг. Вдруг я расслышал аммиачный запах, а еще и другой, более неприятный дух. После того как ты проехал через всю страну на автобусах «Грейхаунд», занимая в них задние места, этот, второй запах, не узнать было невозможно. Это был гадкий аромат туалета, который для своей очистки нуждался в чем-то более кардинальном, чем обрызгивание стенок освежителем воздуха «Глейд».

Глаза закрыты, я делаю еще один шаг и слышу у себя в голове это «хрясь». Раскрыл глаза. Я стою в маленьком, грязном туалете. Тут нет унитаза; он демонтирован, на том месте осталась лишь тень от его основы. Древний писсуар, когда-то ярко-голубой, теперь выцветший до свинцово-серого цвета, лежит в уголке. Туда-сюда по нему маршируют муравьи. Уголок, из которого я вышел, был заставлен картонными ящиками с пустыми бутылками и жестянками. Это напомнило мне снайперское гнездо Ли Освальда.

Отодвинув в сторону пару ящиков, я расчистил себе путь в эту маленькую комнатушку. Отправился к двери, но потом пододвинул коробки на место. Нет смысла облегчать кому-то возможность случайно провалиться в кроличью нору. И уже потом я вышел во двор, назад в 2011 год.

7

Было темно, когда я последний раз спускался через кроличью нору, и, естественно, темно было и сейчас, так как с того времени прошло всего лишь две минуты. Тем не менее, многое изменилось за эти две минуты. Я увидел это даже во тьме. На протяжении прошлых сорока восьми лет в какой-то день произошел пожар, и фабрика сгорела вхлам. Все, что от нее осталось, это несколько почерневших стен и поваленная дымовая труба (что напомнило мне, конечно, ту, которую я когда-то видел на месте литейки Киченера в Дерри) и несколько кучек камней. Не было там ни следа магазинов «Твои Мэнские одежки» или «Л. Л. Бин экспресс». Просто стояла разрушенная фабрика на берегах Андроскоггина. И больше ничего.

В тот июньский вечер, когда я отбыл в свою пятилетнюю миссию по спасению Кеннеди, температура была приятно умеренной. Сейчас было дико жарко. Я снял барашковую куртку, которую купил в Оберне, и закинул ее в смрадную уборную. Во второй раз, прикрыв дверь, я увидел на них табличку: ТУАЛЕТ НЕ РАБОТАЕТ!!! НЕИСПРАВНА КАНАЛИЗАЦИОННАЯ ТРУБА!!!

Хоть умирают молодые, красивые президенты или живут молодые, красивые президенты, хоть живут молодые и красивые женщины, а потом умирают, но неисправные канализационные трубы под двором старой фабрики Ворумбо, очевидно, вечные.