Я как раз пожимал руку Гарри, когда мимо нас пробежал какой-то мальчик — не старше десятиклассника, судя по свежему урожаю прыщей на его лице и пафосно-комического кустика под нижней губой, который старался выглядеть бородкой, — побормотав:
— Хромает Гарри-Шкрек по ой-вей-ню.
Я хотел было схватить школьника, имея намерение принудить его извиниться, но Гарри меня остановил. Его улыбка оставалась беззаботной, легкой.
— Не следует так переживать. Я к этому привык. Это же всего лишь дети.
— Так оно и есть, — сказал я, — но наша работа их учить.
— Я знаю, что вы хорошо с этим справляетесь. Но это не моя работа быть чьим-то, как-это-оно-у-вас-называется — учебным пособием. Особенно сегодня. Я надеюсь, вы будете заботиться о себе, мистер Эппинг.
По возрасту, он мог бы быть мне отцом, но обратиться ко мне
— И вы тоже, Гарри.
— Я никогда не забуду ту пятерку с плюсом, я ее тоже взял в рамку. Повесил прямо рядом с моим аттестатом.
— Приятно слышать.
Чудесно. Действительно это было чудесно. Пусть его сочинение принадлежало к примитивному искусству, но оно было насквозь все, до последней ниточки таким же правдивым и мощным, как любая из картин Бабушки Мозес[12]. Без сомнений лучше того, что я сейчас читал. Грамматика в сочинениях отличников по-большей части была правильной и применение слов корректным (хотя мои осторожные, направленные на колледж
Так я размышлял о разнице между агрессивным и согласительным стилями письма, когда на стене прокашлялся интерком:
— Есть ли мистер Эппинг в учительской западного крыла? Вы часом не там, Джейк?
Я встал, нажал кнопку и ответил:
— Еще здесь, Глория. Раскаиваюсь. Чем могу помочь?
— Вам звонят по телефону. Кажется, мужчина по имени Эл Темплтон. Я могу переключить его на вас, если желаете. Или сказать ему, что вы уже ушли.
Эл Темплтон, владелец и управляющий той харчевни, куда весь учительский состав ЛСШ, кроме вашего покорного слуги, отказывался ходить. Даже чтимый заведующий моим факультетом — который старался говорить наподобие какого-то декана из Кембриджа и уже приближался к пенсионному возрасту, — так даже тот называл тамошнее фирменное блюдо не «Знаменитым фетбургером Эла», а «Знаменитым котбургером Эла»[13].
— Джейк, вы там не заснули, уважаемый?
— Да нет, вовсе нет, — недоумевая, к чему это Элу надумалось звонить по телефону мне в школу. Зачем он вообще мне звонит по телефону, наконец? Отношения у нас с ним были сугубо повар-клиент. Я ценил его еду, а он мою к ней благосклонность. — Давайте, переключайте его сюда.
— А почему вы, кстати, все еще там?
— Занимаюсь самобичеванием.
— Ооо! — пропела Глория, и я вообразил себе, как затрепетали ее длинные ресницы. — Мне так нравится, когда вы говорите что-то грубое. Подождите, сейчас зазвенит звонок.
Она отключилась. Зазвонил телефонный аппарат внутренней линии, и я поднял трубку.
— Джейк? Это ты, друг?
Сначала я подумал, что Глория, наверное, неправильно расслышала имя. Этот голос не мог принадлежать Элу. Даже самая тяжелая в мире простуда не могла бы привести к такой хрипоте.
— Кто это?
— Эл Темплтон, или она тебе не сказала? Боже, музыка, пока ожидаешь соединение, это такое дерьмо. Что случилось с Конни Френсис[14]?
Он громко зашелся таким хриплым кашлем, что я вынужден был немного отодвинуть подальше трубку.
— Голос у тебя словно гриппозный.
Он рассмеялся, не переставая при этом кашлять. Комбинация была довольно ужасной.
— Немного есть, конечно.
— Наверное, тебя быстро накрыло.
Я был у него только вчера, раненько поужинал. Здоровенный бифштекс с жареным картофелем и молочный шейк с клубникой. Я считаю, что для мужчины, который живет сам, важно питаться всеми профилирующими группами продуктов.
— Можно сказать, и так. А можно сказать, это заняло какое-то время. Как не скажи, все правильно.