Памелу провели обратно в приемную, и в ожидании машины она села на деревянную скамью. Скамья была не очень удобной, но Памела радовалась, что сидит по эту сторону двери, куда доступ открыт всем. Мимо нее проходили люди – гражданские и полицейские, – а потом появилась молодая девушка-офицер, стремительным шагом направляющаяся к выходу. Внимание Памелы привлекли ее волосы – она где угодно узнала бы эти мягкие светлые кудри. Не вполне сознавая, что делает, она поднялась, и девушка остановилась и посмотрела прямо на нее. По красным глазам Дэни Каш Памела поняла, что та плакала. Секунду они стояли, глядя друг на друга. Затем Дэни повернулась и поспешно покинула отделение.
При виде Дэни у Памелы учащенно забилось сердце. Ей очень хотелось поговорить с ней, но не меньше хотелось вернуться домой. Офицер за стеклом сообщил ей, что машина ждет. Когда Памела садилась на заднее сиденье, ее уже не волновало, что машина стоит на двойной желтой линии.
Офицер в форме вырулил на дорогу, и они сразу направились вверх по Хадли-Хилл. Машина еще только подъезжала к ее дому, а Памела уже держала в руке ключ. Она коротко поблагодарила офицера и, добравшись до своей двери, быстро повернула ключ в замке.
Оказавшись в безопасности дома, она накинула цепочку на дверь и прислонилась к ней спиной. На мгновение закрыла глаза и выдохнула с облегчением. Хорошо, что полицейские больше ни о чем ее не расспрашивали. Она медленно прошла в гостиную и улыбнулась фотографии Томаса. Конечно, он был прав: ей не следовало вмешиваться. Она повернула школьный портрет своей дочери Джинни лицом к снимку отца. Джинни любила эту фотографию – такая же, только размером поменьше, до сих пор стояла на тумбочке в ее комнате наверху. Джинни всегда гордилась отцом. Дважды в год, в день его рождения и на годовщину смерти, они гладили утюгом флаг, который Памеле подарили от имени Военно-морского флота, и вывешивали его в саду. После ухода Джинни Памела перестала это делать. Не потому, что стала меньше любить Томаса – просто этот флаг был для них с Джинни чем-то общим, и без нее ритуал как будто потерял смысл. Она мечтала, что однажды Джинни вернется за отцовским флагом, хотя, конечно, знала, что этого не произойдет.
Глава 21
– Бен! – восхищается Алиса, садясь рядом со мной за кухонную стойку. – Сосиски, йоркширский пудинг, горошек и соус! Все мое самое любимое!
– И мое тоже, – отвечаю я, улыбаясь.
Алиса крутится на стуле и болтает ногами.
– Осторожнее, – говорю я.
– А можно мне еще пудинга? – спрашивает она и хватается за столешницу, чтобы остановиться.
– Доешь свой – тогда можно.
– Я съем еще две порции!
– Посмотрим.
Алиса берет кусочек сосиски и ест его руками.
– Что-то горошка не убавляется, – замечаю я. – Разве он у тебя не самый любимый?
– Я его оставляю напоследок, – быстро отвечает она. – Бен, а пудинг ты сам делал?
– Да, ты же видела.
– Ты всегда сам готовишь?
– В общем, да.
– А у нас готовит мама.
– Ты ей не помогаешь?
– Бен, мне всего пять лет. Я еще маленькая. Иногда я сижу за столом и смотрю, как готовит мама. А сама готовлю в беседке в саду, но только куклам. Могу напоить тебя чаем.
– Надо будет прийти к тебе в гости в беседку.
– Я приготовлю тебе йоркширский пудинг! Один раз я варила папе кашу.
– Да? – отвечаю я, не зная, что еще сказать.
– А теперь он ушел. А у Макса целых два папы, – продолжает Алиса, по обыкновению перескакивая с темы на тему. – Обычный папа, а еще Нейтан. Он иногда живет у них, но не всегда. Нейтан построил Максу домик на дереве из настоящих досок.
Я улыбаюсь:
– Нейтан умеет строить, это да.
– И еще он хорошо бегает. И он очень сильный. Он может поднять нас с Максом одновременно.
Алиса ненадолго умолкает.
– Вообще это несправедливо, что у Макса два папы, а у меня ни одного.
– Да, – тихо отвечаю я. – Но Нейтан – не настоящий папа Макса.
Алиса задумчиво молчит, а потом поднимает на меня глаза.
– И еще у Макса нет Бена, – говорит она и накрывает мою руку своей ладошкой.
Я смотрю на нее и непроизвольно закусываю губу.
– Да, – отвечаю я, наклоняюсь и обнимаю ее.
– Бен, – говорит Алиса, – а теперь можно мне еще пудинга?
Посмеиваясь, я открываю дверцу духовки.
– Осталось всего две порции, – сообщаю я, доставая противень.
– Обе мне!
– По одной каждому, – возражаю я и выкладываю пудинг на тарелки. – Хочешь еще соуса?
– Да, пожалуйста.
Я включаю газ и быстро перемешиваю соус в кастрюльке.
– Мне и на пудинг, и на сосиски. Спасибо!
– А ты не хочешь съесть немного горошка, пока я грею соус?
Алиса быстро засовывает в рот ложку горошка и надувает щеки.
– Ешь как следует.
– Я ем как следует, – отвечает она, и изо рта у нее вываливаются горошины.
– Что бы сказала твоя мама? – Я подхожу и наливаю теплый соус ей на тарелку.
– На пудинг! – кричит Алиса, как будто от этого зависит ее жизнь.
– Обязательно! – отвечаю я не менее прочувствованно.
Я наливаю немного соуса на свою тарелку и возвращаю кастрюльку на плиту.
– Порезать тебе пудинг?
– Нет, я сама, – отвечает Алиса и быстро съедает еще три кусочка. – Может, поиграем?
– Когда доешь.