12 смертей Грециона Психовского

И вот началось долгожданное шевеление – процессия направилась куда-то за храм, в сторону странного леса. Все остальные лемурийцы медленно зашагали следом.

Грецион решил воспользоваться ситуацией. Поскольку почти всегда и везде профессор чувствовал себя, как дома, его мало что смущало – особенно, если дело касалось древних артефактов, тайн и странного вида правителей. А тут ему еще повезло родиться Львом, редко считающимся с приписанными нормами. Ну и он же не за девушкой в душе собрался подглядывать, правильно? Правильно, поэтому профессор не увидел ничего такого в том, чтобы незаметно юркнуть в храм, пока остальные были слишком заняты не очень-то интересной процессией.

Храм оказался на удивление маленьким, хотя количество каменных змей – даже, пропади они пропадом, не ящериц! – словно и не уменьшилось. Грецион быстро дошел до каменного алтаря, ожидая хотя бы чего-то интересного, но там стояло только пять благоухающих аметистовых сосудов. Психовский, не стесняемый ничем, сунул в один из флаконов пару пальцев – словно был у себя на кухне и пытался найти крахмал в череде одинаковых красных жестянок в белый горошек – и растер жидкость. В сосуде оказалось масло, по запаху – одно из тех, которое залили в лампадки. В поисках чего-нибудь интересного, Грецион обшарил все, что только можно, ненароком свалил один сосуд, поставил на место, поправил – словно бы это могло спасти пролитое масло – и вышел прочь, с одной стороны – слегка расстроенный отсутствием интересностей, а с другой – все так же слегка успокоившийся.

Когда Психовский вынырнул обратно в солнечный свет, лемурийцы уже расходились. Профессор очень вовремя отбежал подальше от храмовых колонн, потому что участники процессии в капюшонах уже несли «алтарь» обратно. Профессор помотал головой, разыскивая среди высоких, худых и смуглых лемурийцев Брамбеуса и Аполлонского, которые выделялись как два шара – побольше и поменьше – среди пирамид. Именно по этой причине, поиски продолжались недолго.

– Ну и как оно прошло? – начал Психовский, приближаясь к художнику. – Все так же скучно и неинтересно? Культурные традиции, конечно, надо уважать, они бывают разные, но…

Федор Семеныч просто всхлипывал, неся соломенную шляпу в руках – на глазах навернулись слезы.

Грецион опешил. Он, конечно, ничего не имел против плачущих мужчин, потому что гендерные стереотипы надо разрушать с обеих сторон, а не с какой-то одной. К тому же, лишний раз пореветь – хороший способ эмоциональной разрядки, когда в себе держать этот океан из водянистых эмоций уже решительно невозможно, да и профессор сам недавно ненароком на друга наорал. Грецион в этом оттиске, конечно, старался практически никогда не давать слезам выбраться наружу – и то, получалось не всегда – и в других людях этого особо не поощрял, но на сто таких Психовских придется еще сто других, в иных ксерокопиях, которым только повод дай выпустить эмоциональное напряжение. Просто профессор никак не ожидал увидеть Аполлонского плачущим прямо здесь и сейчас – вот так с бухты-барахты.

– Мой дорогой Феб… – прошептал Грецион. – Почему ты плачешь? Неужели, они посмели разрушить Дельфийскйи храм, или Оракулы опять забыли подмешать сахара в твой кофе?

Аполлонский хотел было рассмеяться – но получился какой-то болотный «хлюп». Связного ответа у художника тоже не вышло, и на помощь пришел барон, положивший мощную руку на плечо художника.

– Профессор, – проговорил Брамбеус, из последних сил сдерживая скупую баронскую слезу. – Вы знаете, что это был за ритуал?

– Судя по тому, что Федор Семеныч ревет навзрыд, то что-то не самое приятное.

– Это были похороны, профессор.

Вот тут тонкая струнка дернулось внутри Грециона и, будь он слегка в более преклонном возрасте и худшей форме, инфаркта было бы не избежать, как и последующего скачка в другой оттиск реальности – но у профессора просто задрожали руки от неожиданности. Обычно стойкого и непреступного профессора этого оттиска таким было не взять, но произошел тот редкий случай, когда Грециона одолели эмоции. Одно дело – балагурить в древних храмах, разбрасываясь сосудами с маслами, а другое – вот так вот… Шоковая волна прошла, и Психовский отругал себя за то, что не догадался – а какой еще может быть общедоступный ритуал в Лемурии, отказавшейся от богов? Мистерии – если они и остались – наверняка проводились в тайне от всех, а здесь…

– Судя по всему, это был гроб, да? – вполголоса спросил Грецион.

Приходящий в себя художник кивнул, вытерев слезы рукой.

– Грецион, это было так красиво! – задыхаясь, просипел Федор Семеныч, уже запустивший руку во внутренний карман в поисках папиросы. – Таких красивых похорон я еще не видел…