12 смертей Грециона Психовского

– Боже, Феб, прости. Это все дежавю и… смерть, – Психовский сглотнул, мысли постепенно вновь вставали на нужные рельсы, и профессор наконец-то вспомнил о причине своего визита на рынок. – Кстати, а где Бальмедара?

– Ой, – тут закашлялся уже художник. – Ой-ей, она просила вернуться после завтрака и выслушать ее, там что-то важное. И, по-моему, нам надо бежать… Черт, как же неудобно, когда часы не работают.

Психовский бросил взгляд на часы Федора Семеныча – стрелки на них хаотично крутились туда-сюда, как пьяные лошади.

– Что-то важное, – подумал Грецион. – Интересно, то ли важное, о чем говорили другие маги ночью?

Когда друзья вернулись обратно в дом, Брамбеус как раз вставал из-за стола, вытирая рот кружевным платочком. Похоже, круги завтрака окончились.

– Барон, – приподнял шляпу художник.

– Федор Семеныч! Жалко, что вы так быстро убежали и не попробовали те штуки, похожие на апельсины…

– Барон, Бальмедара не повалялась? – Грецион понял, что в разговорах с Брамбеусом нужно очень четко прокладывать тропки, по которым беседа пройдет – иначе огромный барон-бульдозер будет без умолку говорить. Не важно, о чем, но о чем-то, к теме явно не относящимся.

Фраза вылетела сквозь сжатые зубы так же стремительно, как стрела арбалета со стальным наконечником. Грециону уже стали надоедать разглагольствования барона, ему хотелось лаконичных ответов, и все это начинало злить профессора до чертиков, будя внутри дремавших крылатых бесов. И не сказать, что Психовскому такой расклад особо нравился, но осознавал он это слишком поздно:

– Простите, что так резко, барон, – извинился Грецион, поняв, что опять сорвался.

– Да ничего, – махнул рукой Брамбеус. – Ни слуху, ни духу с раннего утра.

– Так, – вновь подумал Психовский. – То есть она была здесь утром? Значит, на небольшой тайный междусобойчик магов она либо не явилось, либо опоздала…

– Господа, – слово прозвучало как-то неуклюже, потому что в языке лемурийцев звучало совершенно по-другому, с другим оттенком смысла, но гости услышали то, что должны были услышать – саму суть слова. Магиня застыла в дверях. – Я рада, что вы собрались вовремя. Надеюсь, завтрак вам понравился?

Брамбеус отвесил поклон – все равно, что бочка скатилась в винный погреб.

– Великолепно!

– Да, спасибо, – подтвердил Грецион.

– Угу, – брякнул задумавшийся художников.

Бальмедара вновь улыбнулась своей странной улыбкой – Грециона опять передернуло. Как же ему не нравилась эта улыбка, и вовсе не потому, что от нее веяло, допустим, лицемерием – нет, таких улыбок профессор повидал сотни, даром что два раза в год принимал экзамены. Те были наигранно-смазливыми и приторно-сладкими, а здесь в улыбке содержалось больше грусти, чем в сборнике рассказов печально улыбающегося Чехова, и это выглядело неестественно – такие же эмоции вызовет внезапно попавший в малиновый пирог кусок мяса, ведь точно знаешь, что он тут не к месту. Это была такая улыбка, о которой точно знаешь одно – сотри фасад, сдери штукатурку, и за ней появится нечто большее и невероятно важное. И профессор Психовский, в этом оттиске вечно и до разбитого лба уверенный в своих силах, просто выходил из себя оттого, что не мог понять, что же кроется за этой улыбкой, отчего она выглядит так неестественно, так печально и обреченно – но все же, черт бы ее побрал, улыбчиво.

Пока профессор держался, чтобы не высказать все это вслух – хотя еще пару дней назад ему бы и держаться не пришлось, он бы и не подумал такого делать.

– Я очень рада. Ваш хороший досуг – такая же важная часть Духовного Пути, как и… все остальное, – тут она слегка замялась. – Если вы не против, я хотела бы позвать вас на одну… церемонию.

Снова заминка, но недолгая.

– Уверен, вы очень хотите поближе познакомиться с нашей жизнью. Особенно вы, профессор.

Грецион даже не успел ничего сказать – вместо него это сделал Аполлонский:

– О да! Профессор обожает всякую муть, связанную с древностью, простите, если задел ваши чувства. Да и в азарте ему не занимать – помню, пришли мы как-то в казино, так я его оттуда еле вытащил, пока он не проиграл наши деньги на обратный билет. И вот теперь, мне, к слову говоря, интересно – а в других оттисках он вел себя бы так же, где он уже не Лев… Так, я отвлекся от вашего приглашения – Грецион точно будет за, а у меня заодно наберется столько материала для пейзажей, только, одну секунду…

Федор Семеныч залез рукой во внутренний карман и, высунув язык – эту привычку из него раскаленным молотим было не вышибить, – порылся там.

– Да, простите, мне просто надо проверить, сколько карандашей у меня заточено…

Говоря откровенно, в карманах Аполлонского – если обшарить их все – можно было найти товара на небольшой художественный магазинчик.

Федор Семеныч протер вспотевший лоб – художник специально не дал Психовскому ответить, потому что боялся, что в нынешнем своем состоянии тот ляпнет чего не надо.