—
— И снится нам не рокот космодрома, а очередное дежавю? — с другой стороны схватившегося за голову друга подхватил художник.
— Да подожди ты, — профессор вернул равновесие, оправил темно-зеленую толстовку, сделал важный вид, посмотрел на женщину и переспросил: —
Та просто кивнула.
— Вот те на! Кто бы знал, что это поездка может оказаться
Женщина улыбнулась и снова заговорила медовым, словно обволакивающим изнутри голосом.
— Я рада, профессор, что вы уже довольны, хотя мы еще не познакомили вас с нашей культурой. Но я должна проводить вас, пока окончательно не стемнело.
— Одну минуточку, — не выдержал Аполлонский, подняв вверх руку с блокнотом. В компании Психовского обязательно должен был находиться балласт, не дающий безудержному энтузиазму и желанию распылиться на все подряд — лишь бы нос сунуть — взять верх. Роль эту много лет играл художник. — С каких пор в Лемурии говорят по-английски, да еще так чисто? Я что-то сомневаюсь, что тут можно найти репетитора.
Девушка улыбнулась — так обычно улыбаются доктора наук, слушая доводы одиннадцатиклассников о теории вероятности, думая при этом: «какие же вы дети, совсем еще зеленые».
— Языки, Федор Семеныч, всего лишь наша придумка, — объяснила она. — У слов есть изначальный смысл, и понимая его, можно разбирать все, что будет сказано. Слова оставляют… некоторые отпечатки в пространстве. Образы, если хотите. А здесь, в Лемурии, нет языков — здесь лишь слова в их истинной сущности.
— Расскажите это моим коллегам с иняза, — хихикнул художник. — Кстати, откуда вы знаете, как меня зовут? Я же не предст…
Аполлонского вдруг осенило.
— А, точно же, конечно. Отпечатки слов, образы.
— Мне провести тебе лекцию по средневековым универсалиям? — встрял Психовский. — Чтобы ты точно все понял.
— Нет, спасибо, мне хватило философии еще в те времена, когда я был студентом. Повторять как-то не хочется, — Федор Семеныч задумался. — Но не думай, что ты один тут мистер-умник, я примерно понял. Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Ну или как оно там.
— Садитесь, зачет!
— Когда-нибудь я дам тебе пинка, Психовский.
— Жду с нетерпением, дорогой мой Феб.
— Смотрю, ты там уже совсем оклемался? Близнец хлещет энергией, ха-ха, как неожиданно!
И тут очнулся барон Брамбеус, до это впитывающий и переваривающий информацию.
— Погодите-ка, мы что, правда пойдем с этой непонятной мадам в странном наряде?
— Да, — четко ответил Грецион. Художник просто пожал плечами, как бы показывая, что другого ответа и не ждал — у Психовского в одном месте торчало шило, притом крутящееся, и с каждым годом оно вращалось все быстрее и быстрее, а кнопки «выкл», в отличие от Электроника, у Грециона не было.
— А если они каннибалы и просто решили сожрать нас на ужин? — без малейшей нотки юмора в голосе сказал Брамбеус, сурово смотря на женщину.
— Барон, мы далеко не дикари — спросите у профессора, он подтвердит. К тому же,
— Вы всех, кого выкинуло на ваши берега, считаете добрыми гостями?
— Так говорит
Она не договорила, потому что как раз в этот момент у Брамбеуса громко — собственно, неудивительно — заурчало в животе.
— Ладно, — улыбка вернулась на лицо барона. — Против хорошего пира я ничего не имею, даже если мне придется сожрать этих двоих.
Брамбеус снова загоготал.
— Тогда идите за мной, нам совсем недалеко, — женщина повернулась к троице спиной. Психовский заметил, что фиолетовое платье-мантия оголяло спину, и этот открытый участок украшали сплетающиеся золотистые… издалека видно было не очень хорошо, но вероятнее всего, золотистые
Грецион такой детали слегка удивился и добавил ее в ящичек своих чертогов разума, пометив ярким маркером — чтобы, при случае, подставить к пазлу событий.
Они шли мимо светящихся деревьев и все рьянее наступающего фиолетового тумана, и тут Грецион опять схватился за голову.
— Как же я не переношу дежавю, — пробубнил он себе под нос, но женщина его услышала.
— Значит, вы умерли, — сказал она.