120 дней Содома, или Школа разврата

Но моим глазам, и не один раз, представала сцена еще более отвратительная. В нашем заведении находилась одна из тех девок, которых на бордельном языке зовут «шлендрами», они день и ночь шлендрают по улицам в поисках дичи. Лет ей было за сорок, никаких манер, вообще ничего соблазнительного, да к тому же еще у нее сильно воняло от ног. Но именно это ее свойство и устраивало маркиза де ^***. Он является, ему представляют Луизу (так звали нашу героиню), он приходит от нее в восторг, сразу же ведет ее в святилище наслаждений и приказывает разуться. Луиза, которой было настоятельно рекомендовано не менять ни чулок, ни обуви целый месяц, протягивает ему свою вонючую ногу, от которой другого бы непременно на блевоту потянуло, но в нашем персонаже именно самое грязное в ней и воспламенило страсти. Он хватает эту ногу, страстно целует, перебирает губами каждый палец, и с невероятным рвением подбирает языком вонючую грязь, которую природа и наше небрежение накапливает между пальцами. И он не только втягивает грязь к себе в рот, он ее глотает, он ее смакует и дрочит член при этой операции; сперма, брызнувшая из него, доказывает, какое огромное наслаждение он получает.

– Ну, вот этого я уж не понимаю, – сказал епископ.

– Значит, мне надо постараться, чтобы ты понял.

– Как! Тебе может нравиться это? – удивился епископ.

– Взгляните-ка на меня, – сказал Кюрваль.

Он встает, все его окружают и видят, как этот немыслимый развратник, соединивший в себе все причуды извращенного сладострастия, прижав к себе отвратительную ногу Фаншон, грязной старой служанки, описанной нами выше, просто исходит сладострастием, посасывая ее пальцы.

– А вот мне все понятно, – сказал Дюрсе. – Чтобы понять все эти свинства, надо всего-навсего пресытиться, притупление чувств ведет к разврату, а он требует немедленного удовлетворения прихоти. Простые вещи надоели, воображение раздосадовано, а недостаточность наших способностей, испорченность нашего рассудка, ограниченность наших возможностей приводят нас к безобразиям.

– Вот такой, без сомнения, была история, – возобновила Дюкло свой рассказ, – старого командора де Карьера, одного из лучших завсегдатаев мадам Герэн. Ему нужны были только изуродованные женщины, изуродованные распутством, или природой, или по приговору правосудия. Словом, он брал себе лишь кривых, слепых, хромых, горбатых, безруких, беззубых, вообще без какой-либо части тела, или поротых и клейменных, или еще как-нибудь отмеченных правосудием, и притом чтобы они были довольно зрелого возраста. Однажды я подглядывала за ним, когда ему предоставили пятидесятилетнюю особу, публично клейменную за воровство, да сверх того и кривую на один глаз. Для него такая двойная отмеченность явилась просто сокровищем. Он запирается с нею, заставляет раздеться донага, исступленно целует знаки ее преступления на плечах, с тем же исступлением сосет каждую линию этого знака, который он называет почетным. А после этого весь его пыл обращается к задней дыре; он раздвигает ягодицы, нежно целует покрытую язвами расщелину между ними, очень долго сосет ее, а затем, оседлав спину этой девки, трется членом о рубцы на ее теле и хвалит ее за те подвиги, которыми она их заслужила; склоняется над ее задницей, доводит свое жертвоприношение почти до конца и орошает своей спермой те почетные знаки, которым так долго пел хвалу.

– Черт подери, – сказал Кюрваль, в этот день очень расположенный к распутству. – Взгляните, друзья мои, на этот торчащий член: вот как распалил меня рассказ о страсти такого рода. – И повернувшись к Дегранж, он закричал:

– А ну-ка, иди сюда, потаскуха грязная. Иди, иди, очень уж ты похожа на ту, о которой только что рассказали. Порадуй меня так же, как она порадовала старого командора.