13 мертвецов

Утром, выключив будильник, я тяжело поднялся с кровати. Голова кружилась, не получалось сосредоточиться. Ноги подкашивались. Покачиваясь, прошел в ванную, умылся, вернулся в комнату. Открыл полку с бельем, тупо уставился на одиноко лежащую там подаренную пару носков. Коричневую. Сшитую из того же покрывала, что платье жены и шорты сына. Из той ткани, на которой готовились к своему последнему пути теща с тестем. Мне вдруг стало понятно. При этом я не испугался, мысли и эмоции доходили до меня словно сквозь вату. Все было как в тумане. Я аккуратно потряс жену за плечо.

– Ир, где все мое белье?

– Я вчера стирку ставила, – сонно ответила та. – А дожидаться, чтобы развесить, уже не стала… Поздно… Я же тебе оставила пару, в чем проблема?

На меня строго смотрели темные глаза властной домохозяйки, многолетней хранительницы. Я вернулся в ванную. Включил душ, нагнулся, подставив голову под холодную струю. Мысли стали яснее, но слабость и вялость не проходили. Опустошенность. Так себя, наверное, чувствует допитая коробка сока. Безразличие. Я даже не мог испугаться. Выключил душ, нашел полотенце. Вытирая волосы, случайно посмотрел вниз. Ссохшиеся морщинистые ступни старца, пальцы в мелких кровавых ранках. Не удивительно, что они меня не держали. Медленно переступая, я пошел в детскую. Там мне зловеще улыбался ночной светильник с лицом моего сына. Я разбудил Веру.

– Что все это значит? Это коричневое покрывало… зачем?

– Тише, разбудишь… – Вера, позевывая, вышла в коридор. Я поковылял за ней, бросив быстрый взгляд на Виталика. Мой голос его не потревожил, он спал, широко раскинув руки, добродушный, любящий хорошо провести время мужичок. В коричневых шортах вместо пижамных штанов.

– Они обещали всегда обо мне заботиться, – Вера поеживалась после сна, но в целом совершенно спокойно, уверенная в своем праве, мне объясняла: – Всегда, понимаешь. И они никогда мне не врали. Я любимая дочь. Понимаешь…

– Вера, ты больная? – Во мне наконец-то начали просыпаться эмоции. Я вдруг понял, что в шаге не держащих ног от того, чтобы потерять жену и ребенка, – и по-настоящему испугался этого. Я вдруг понял, что сам позволил этому случиться, – и разозлился на себя. Я вдруг понял, что Вера никогда не любила нас, не любила сестру и племянника, – и очень сильно обиделся. – Как ты могла вообще… Уходи из моего дома! Я сейчас соберу эти твои тряпки…

Я повернулся к детской, где, одетый в эти ужасные мертвецкие шорты, спал Виталик.

– Не смей! – Вера, заорав, толкнула меня. – Не смей, слышишь! Я любимая! Они всегда будут заботиться обо мне! Они мне обещали!

Слабые ноги не выдержали. Я повалился на пол. Из детской, наконец разбуженный, выбежал Виталик. Увидел меня, лежащего, рассмеялся и радостно прыгнул. Он был тяжелый, Валентин Петрович, я это давно заметил, еще на нашей с Ирой свадьбе, когда он сначала, так же как сейчас на моей грудной клетке, самозабвенно танцевал что-то невпопад с музыкой, вприсядку, а потом уснул прямо на стуле, и мне пришлось тащить его в кровать. Он был тяжелый, я практически слышал, как трещат мои ребра, чувствовал, как в месиво превращаются внутренности. А он, заливаясь веселым смехом моего сына, продолжал прыгать.

Задев меня краем платья, подошла и опустилась возле меня жена. Нашла мою руку, взяла ее.

– Спасибо тебе, спасибо за Верушу. – Она поднесла мою руку к губам, поцеловала запястье, откусила и медленно прожевала кусок моей плоти. – Спасибо, что позаботился.

Я закрыл глаза.

Вере было одиноко. Почему-то она никогда не думала, что окажется одна в чужом городе. Она хорошо училась – это радовало родителей, а она любила, когда родители за нее радовались. Она поступила в хороший областной вуз и была счастлива тому, как были счастливы за нее родители. Но она не хотела оставаться одна. Ей не нужна была юриспруденция, не нужна была самостоятельность. Она не хотела. Писала родителям, но в ответ получала длинные, полные любви и поддержки письма, где говорилось, что она скоро привыкнет, что родители всегда будут любить и поддерживать ее, но она не может провести всю жизнь, прячась за мамину юбку. Ей казалось, она могла. Она хотела цепляться за мамину юбку и кататься на широких папиных плечах. Вера не могла так ответить родителям, они бы расстроились. Разочаровались, а она не желала, чтобы они разочаровались в ней. Поэтому она написала, что ей плохо. Что ее обижают. Что мальчики однажды позвали ее на чей-то день рождения в общежитие, закрыли в комнате. Мальчишки плохие… Через два дня папа приехал. Долго обнимал ее, резкими четкими движениями собрал вещи из съемной квартиры, снес в машину. Потом они подъехали к общежитию, папа спросил коротко, делово: «Номер?» – и Вера не смогла сказать, что все выдумала. «Сто два», – она вспомнила, что в сто второй жил несимпатичный парень из параллельной группы, давно одолживший и до сих пор не вернувший ей конспекты. «Жди здесь».